Чувство глубокой грусти охватывает Кукольника, когда он сидит на подмостках и смотрит на Ярмарку, гомонящую вокруг. Здесь едят и пьют без всякой меры, влюбляются и изменяют, кто плачет, а кто радуется; здесь курят, плутуют, дерутся и пляшут под пиликанье скрипки; здесь шатаются буяны и забияки, повесы подмигивают проходящим женщинам, жулье шныряет по карманам, полицейские глядят в оба, шарлатаны (не мы, а другие, чума их задави) бойко зазывают публику; деревенские олухи таращатся на мишурные наряды танцовщиц и на жалких, густо нарумяненных старикашек клоунов, между тем как ловкие воришки, подкравшись сзади, очищают карманы зевак. Да, вот она, Ярмарка тщеславия; место нельзя сказать чтобы назидательное, да и не слишком веселое, несмотря на царящий вокруг шум и гам. А посмотрите вы на лица комедиантов и шутов, когда они не заняты делом и Том-дурак, смыв со щек краску, садится полдничать со своей женой и маленьким глупышкой Джеком, укрывшись за серой холстиной. Но скоро занавес поднимут, и вот уже Том опять кувыркается через голову и орет во всю глотку: «Наше вам почтение!»
Человек, склонный к раздумью, случись ему бродить по такому гульбищу, не будет, я полагаю, чересчур удручен ни своим, ни чужим весельем. Какой-нибудь смешной или трогательный эпизод, быть может, умилит его или позабавит: румяный мальчуган, заглядевшийся на лоток с пряниками; хорошенькая плутовка, краснеющая от любезностей своего кавалера, который выбирает ей ярмарочный подарок; или Том-дурак – прикорнувший позади фургона бедняга сосет обглоданную кость в кругу своей семьи, которая кормится его скоморошеством. Но все же общее впечатление скорее грустное, чем веселое. И, вернувшись домой, вы садитесь, все еще погруженный в глубокие думы, не чуждые сострадания к человеку, и беретесь за книгу или за прерванное дело.
Вот и вся мораль, какую я хотел бы предпослать своему рассказу о Ярмарке тщеславия. Многие самого дурного мнения о ярмарках и сторонятся их со своими чадами и домочадцами; быть может, они и правы. Но люди другого склада, обладающие умом ленивым, снисходительным или насмешливым, пожалуй, согласятся заглянуть к нам на полчаса и посмотреть на представление. Здесь они увидят зрелища самые разнообразные: кровопролитные сражения, величественные и пышные карусели, сцены из великосветской жизни, а также из жизни очень скромных людей, любовные эпизоды для чувствительных сердец, а также комические, в легком жанре, – и все это обставлено подходящими декорациями и щедро иллюминовано свечами за счет самого автора.
Что еще может сказать Кукольник? Разве лишь упомянуть о благосклонности, с какой представление было принято во всех главнейших английских городах, где оно побывало и где о нем весьма благоприятно отзывались уважаемые представители печати, а также местная знать и дворянство. Он гордится тем, что его марионетки доставили удовольствие самому лучшему обществу нашего государства. Знаменитая кукла Бегаси проявила необычайную гибкость в суставах и оказалась весьма проворной на проволоке; кукла Эмилия, хоть и снискавшая куда более ограниченный круг поклонников, все же отделана художником и разодета с величайшим старанием; фигура Доббина, пусть и неуклюжая с виду, пляшет преестественно и презабавно; многим понравился танец мальчиков. А вот, обратите внимание на богато разодетую фигуру Нечестивого вельможи, на которую мы не пожалели никаких издержек и которую в конце этого замечательного представления унесет черт.
Засим, отвесив глубокий поклон своим покровителям, Кукольник уходит, и занавес поднимается.
Чизикская аллея
Однажды ясным июньским утром, когда нынешний век был еще зеленым юнцом, к большим чугунным воротам пансиона для молодых девиц под началом мисс Пинкертон, расположенного на Чизикской аллее, подкатила со скоростью четырех миль в час вместительная семейная карета, запряженная парой откормленных лошадей в блестящей сбруе, с откормленным кучером в треуголке и парике. Как только экипаж остановился у ярко начищенной медной доски с именем мисс Пинкертон, чернокожий слуга, дремавший на козлах рядом с толстяком кучером, расправил кривые ноги, и не успел он дернуть за шнурок колокольчика, как, по крайней мере, два десятка юных головок выглянуло из узких окон старого внушительного дома. Зоркий наблюдатель мог бы даже узнать красный носик добродушной мисс Джемаймы Пинкертон, выглянувший из-за горшков герани в окне ее собственной гостиной.
– Это карета миссис Седли, сестрица, – доложила мисс Джемайма. – Звонит чернокожий лакей Самбо. Представьте, на кучере новый красный жилет!
– Вы закончили все приготовления к отъезду мисс Седли, мисс Джемайма? – спросила мисс Пинкертон, величественная дама – хэммерсмитская Семирамида, друг доктора Джонсона, доверенная корреспондентка самой миссис Шапон.
– Девочки поднялись в четыре утра, чтобы уложить ее сундуки, сестрица, – отвечала мисс Джемайма, – и мы собрали ей целый пук цветов.
– Скажите «букет», сестра Джемайма, так будет благороднее.
– Ну хорошо, букет, и очень большой, чуть ли не с веник. Я положила в сундук Эмилии две бутылки гвоздичной воды для миссис Седли и рецепт приготовления.
– Надеюсь, мисс Джемайма, вы приготовили счет мисс Седли? Ах, вот он! Очень хорошо! Девяносто три фунта четыре шиллинга. Будьте добры адресовать его Джону Седли, эсквайру, и запечатать вот эту записку, которую я написала его супруге.
Для мисс Джемаймы каждое собственноручное письмо ее сестры, мисс Пинкертон, было священно, как послание какой-нибудь коронованной особы. Известно, что мисс Пинкертон самолично писала родителям учениц только в тех случаях, когда ее питомицы покидали заведение или же выходили замуж, да еще как-то раз, когда бедняжка мисс Берч умерла от скарлатины. По мнению мисс Джемаймы, если что и могло утешить миссис Берч в утрате дочери, то, конечно, только возвышенное и красноречивое послание, в котором мисс Пинкертон сообщала ей об этом событии.
На этот раз записка мисс Пинкертон гласила:
«Чизикская аллея, июня 15-го дня 18.. г.
Милостивая государыня!
После шестилетнего пребывания мисс Эмилии Седли в пансионе я имею честь и удовольствие рекомендовать ее родителям в качестве молодой особы, вполне достойной занять подобающее положение в их избранном и изысканном кругу. Все добродетели, отличающие благородную английскую барышню, все совершенства, подобающие ее происхождению и положению, присущи милой мисс Седли; ее прилежание и послушание снискали ей любовь наставников, а прелестной кротостью нрава она расположила к себе все сердца, как юные, так и более пожилые.
В музыке и танцах, в правописании, во всех видах вышивания и рукоделия она, без сомнения, осуществит самые пламенные пожелания своих друзей. В географии ее успехи оставляют желать лучшего; кроме того, рекомендуется в течение ближайших трех лет неукоснительно пользоваться по четыре часа в день спинной линейкой, как средством для приобретения той достойной осанки и грации, которые столь необходимы каждой светской молодой девице.
В отношении правил благочестия и нравственности мисс Седли покажет себя достойной того заведения, которое было почтено посещением Великого лексикографа и покровительством несравненной миссис Шапон. Покидая Чизик, мисс Эмилия увозит с собою привязанность подруг и искреннее расположение начальницы, имеющей честь быть Вашей,
милостивая государыня,
покорнейшей и нижайшей слугой,
Барбарою Пинкертон.
P.S. Мисс Седли едет в сопровождении мисс Шарп. Особая просьба: пребывание мисс Шарп на Рассел-сквер не должно превышать десяти дней. Знатное семейство, с которым она договорилась, желает располагать ее услугами как можно скорее».
Произведение «Ярмарка тщеславия» на сегодняшний день считается классикой. Автором произведения является У. М. Теккерей. Краткое содержание «Ярмарки тщеславия» Вы можете увидеть ниже.
О книге
Рассказывая о произведении У. М. Теккерея «Ярмарка тщеславия» в кратком содержании, нужно сказать, насколько важно хотя бы раз в жизни прочитать книги в оригинале. Текст в сокращении не способен передать главную мысль и замысел автора, он пропускает довольно много, на первый взгляд, совсем незначительных мелочей. Стоит учесть, что именно эти мелочи и создают любое произведение.
События, излагаемые в кратком содержании «Ярмарки Тщеславия», как и в оригинале произведения, начинаются в девятнадцатом веке, в Англии. Наполеон уже развязал войну, но это не стало помехой для людей, которые ведут бесконечную битву за земли, деньги, титулы и чины. Жизнь бьет своим ключом на базаре будничной суеты жизни - на ярмарке тщеславия. Именно на этой ярмарке и определяются судьбы героев.
Две подруги (1-2 главы)
Начнем краткое содержание «Ярмарки тщеславия» с описания жизней двух девушек: Ребекки и Эмилии. Обе молодые особы заканчивают пансионат для благовоспитанных девиц.
Эмилия - дочь очень богатого и известного эсквайра. В произведении образ девушки стал показателем английской воспитанности и миловидности. Эмилия зарекомендовала себя как порядочная девушка, которая способна нравиться всем. Она не знала корысти, зависти. Она всегда помогала своим знакомым, если те просили о помощи. Единственный недостаток, который наблюдался у девушки, - это недостаток ума.
Ребекка же в произведении стала полной противоположностью Эмилии. Она - дочь художника и танцовщицы. Несмотря на то что она очень бледна и мала ростом, своим взглядом она могла заполучить любого мужчину. Ребекка, которая провела свое детство в бедности среди «людей искусства», была очень остроумна, не стеснялась колких фраз, могла предугадать любое поведение людей. Кроме этого, Бекка была готова пойти на любые подлости, лишь бы обеспечить себе достойную жизнь, в которой она не будет знать бедности и финансовых трудностей. Ребекка проходит начало своего жизненного пути совсем одна - у нее нет подруг, которые могли бы поддержать в трудную минуту; у нее нет любящий родителей, которые могли бы научить ее добродетели; у нее нет ни средств, ни титула, которые могли бы обеспечить светлое будущее для девушки.
В гостях у Эмилии (2-5 главы)
Следующим этапом нашего краткого содержания «Ярмарки тщеславия» для читательского дневника станет описание поездки Ребекки к Эмилии, потому как этот эпизод имеет не последнюю роль в произведении.
Эмилия сильно привязалась к Бекке в течение последнего года обучения. После того как девушки получают свидетельства об окончании пансиона, Эмилия приглашает Бекку к себе погостить. Ребекка, определившись со своими жизненными целями, ведет себя очень прилично в гостях, умело пользуясь гостеприимством хозяев. Все члены семьи Эмилии сразу испытывают симпатию к девушке из неблагополучной семьи. Ребекка же пробует завоевать сердце брата Эмилии - Джозефа, который является типичным англичанином, имеющим и состояние, и титул, и хорошее наследство. Ленивый, брезгливый и глупый Джозеф влюбляется в Бекку и уже готов сделать ей предложение руки и сердца.
К несчастью девушки, решившей устроить свою жизнь таким образом, все дело портит жених Эмилии - Джордж. По случайности Джозеф понимает, что не Ребекка - любовь всей его жизни, и пускается в бега, сгорая от стыда за свое поведение.
Новая страница (6-9 главы)
Следующей остановкой по краткому содержанию «Ярмарки тщеславия» Уильяма Теккерея станет для нас новый жизненный этап Ребекки.
Она находит работу. Именно этот момент характеризуется с новой страницей жизни девушки. Устроившись на работу к одному очень влиятельному человеку, она занимает должность гувернантки. Ее работодатель прославился отнюдь не подвигами: по всей округе он известен как ужасный пьяница, большой скряга, слишком вульгарный и неопрятный человек. Выдержать работу у такого владельца поместья Бекке помогает ее умение притворяться. Кроме того, именно благодаря таланту врать и лицемерить Бекка смогла завоевать расположение всех обитателей поместья. Этим она и воспользовалась. Кроме того, даже старший сын работодателя, очень холодный и воспитанный, которого боятся все в этом доме, проникся добрым расположением к девушке. Время шло, а Ребекка все больше становилась незаменимой частью этого дома. Уже спустя год Ребекка стала почти полноправной хозяйкой, показав себя с самой лучшей стороны.
Визит кузины владельца поместья (10-13 главы)
Даже для самого краткого содержания «Ярмарки тщеславия» приезд миссис Кроули - кузины работодателя Ребекки, будет иметь важную роль.
Каждый год миссис Кроули навещает своего брата. Эта дама - обладательница огромного состояния, старая дева, которая посвятила жизнь своему положению в обществе. Среди ее знакомых можно встретить очень богатых французов, известных представителей движения атеизма и многих других знатных людей. Несмотря на то, что миссис Кроули уже достаточно стара, она по-прежнему любит кутить, проводя свое время слишком весело для своего возраста.
Эта дама отличается своим отвратительным характером: она постоянно унижает всю прислугу, свою собственную компаньонку, крайне негативно отзывается обо всех родственниках, которые надеются получить хотя бы малую часть того состояния, которое имеется у старухи. Приезжая в гости к владельцу поместья, в котором живет и работает Ребекка, она открыто выражает свой негатив на счет личности двоюродного брата и его старшего сына. Зато младшего сына мистера Кроули - Родона, несерьезного парня, любителя дуэлей и азартных игр, недалекого офицера, старая тиранка просто обожает. Несмотря на то что миссис Кроули смотрит на мир свысока, она так же, как и все в этом доме, проникается уважением и симпатией к Ребекке.
Ребекка выходит замуж (14-20 главы)
Еще одним важным событием, даже в очень кратком содержании «Ярмарки тщеславия» стало замужество главной героини.
Несмотря на то что такого поворота событий не ожидал читатель, Теккерей выбирает в качестве спутника жизни для своей главной героини Родона. Да, именно за Родона, младшего из сыновей владельца поместья, этого несерьезного, не повзрослевшего, недалекого выходит замуж Ребекка. Их роман длился на протяжении долгого времени, и заканчивается он в связи с болезнью старой миссис Кроули. Женщина, заболев, нуждается в помощи, а потому как не терпит свою прислугу, она просит Бекку поехать с ней в Лондон. Ребекка понимает, что эта поездка может дать ей шанс стать наследницей, пусть и не огромного, но немалого состояния. Однако она сомневается, поскольку тогда ей придется расстаться с Родоном, который стал для нее очень важным персонажем в жизни. Ребекка все-таки принимает решение покинуть дом Кроули и отправиться в Лондон. Последние дни, которые проводят вместе влюбленные, толкают их на очень серьезный и опрометчивый шаг - чувствуя скорую разлуку, молодые решают тайно пожениться. Свое желание они воплощают в жизнь. Заведомо зная, что миссис Кроули может сильно рассердиться из-за такого поведения, Ребекка тщательно скрывает свое замужество, боясь гнева новой работодательницы. После того как умирает мать Родона, известие о браке становится всем известным. Не слишком сильно переживая смерть жены, отец Родона пытается вернуть в свое поместье Бекку. Он бросается в ноги девушки, моля, чтобы она вышла за него замуж. Именно в этот момент девушка теряет контроль и заливается слезами: она могла вскоре стать хозяйкой целого поместья, но надо было поторопиться и выйти замуж за этого несносного ребенка!
Трудное время (21-22 главы)
Этот элемент краткого содержания «Ярмарки тщеславия» на английском языке назывался бы hard time.
Тяжелое время настигло молодую супружескую пару: все только и делают, что сыплют проклятиями на молодоженов. Родон пытается вернуть любовь тетушки, но, несмотря на то что Бекка когда-то завоевала симпатию миссис Кроули, племяннику этого сделать не удается. Все приходит к очередной ссоре. До самой своей кончины тетушка не сможет простить Родону то, что он скрыл от нее свой брак.
А то, что стало происходить с отцом Родона после того, как Ребекка ему отказала, невозможно даже описать словами: от своей ненависти к жизни он окончательно сходит с ума, из-за чего опускается на самое социальное дно. От полного разорения и осквернения поместья родовое гнездо спасает его смерть.
Для супругов настает трудное финансовое положение: кроме жалованья Родона, у них нет никакого дохода, да и этот не слишком велик. Однако, в силу своего характера, Ребекка способна прожить и в самых тяжелых условиях, при этом, не впадая в апатию, а, наоборот, с весельем переживать самые трудные времена - талант, который не раз поддерживал девушку в самых критических ситуациях. Идя навстречу мечте о том, чтобы занять одно из самых высоких мест в обществе, девушка готова пройти через многое. В это же время Родон беспрекословно слушается жену, отчего он счастлив и спокоен.
Банкротство семьи Эмилии (23-26 главы)
Эта часть краткого содержания книги "Ярмарка тщеславия" так же важна для описания, поскольку влечет за собой целую череду событий.
Из-за войны, которую развел Наполеон, многие семьи терпят жуткие убытки. Семья Эмилии не стала исключением: на бирже все меняется столь быстро, что отец воспитанной девушки просто не успевает ничего предпринять для сохранения хотя бы маленького дохода семьи. Семья полностью разоряется. Среди всех кредиторов семьи самым упрямым оказывается жених Эмилии. Из-за того, что средств не хватает даже на пропитание и содержание дома, продаются вещи всех членов семьи. На вырученные деньги семья арендует маленькую квартиру, которая изнутри ужасна и убога.
Эмилия тяжело переживает окружающую обстановку. Но главной причиной ее переживаний стало не банкротство, в результате которого она осталась без приданого, а ее любовь к Джорджу - девушка по-настоящему любит своего жениха, несмотря на то что общепризнанная «ярмарка тщеславия» диктует свои правила даже в любви. Эмилия, в силу своей неопытности и детской глупости, считает Джорджа самым лучшим из всех мужчин, в то время как второй просто-напросто принимает любовь девушки, не отдавая ничего взамен. Кроме этого, Джордж явно не собирается жениться на Эмилии - в нем ключом бьет молодость, от радостей которой он отказываться не собирается, тем самым не давая девушке ни малейшей надежды на счастливый брак по любви.
Состоявшаяся свадьба (27-28 главы)
После того как семья Эмилии разорилась, оказывается, что немало этому посодействовал отец Джорджа. Отец Эмилии, угнетенный своим положением, строго запрещает дочери выходить замуж за Джорджа, объясняя это тем, что он не потерпит в доме сына такого ужасного негодяя. Девушка тяжело переживает семейные ссоры, которые касаются ее замужества. Понимая, что таким образом можно легко потерять любовь Эмилии, Джордж просит помощи у своего друга - капитана Доббина, который вмешивается в отношения людей и спасает роман молодых влюбленных. Самое ужасное в этом то, что сам капитан всем сердцем любит Эмилию на протяжении долгих лет, однако не может в этом признаться даже самому себе. Именно Доббину удается уговорить Джорджа жениться на девушке, несмотря на то что обе семьи против этого брака. Джордж понимает, какие последствия их этого выйдут, и все равно женится на Эмилии. Отец жениха полностью отворачивается от сына, оставляя его без малейшего шанса хотя бы на сотую часть наследства.
Брюссель (29-32 главы)
Представленное в статье описание - это краткое содержание "Ярмарки тщеславия" по главам, объединенным по нескольку штук в одну часть статьи.
Эмилия и Ребекка вновь встречаются. Вот только если Эмилия счастлива в своем браке и постоянно находится рядом с мужем, то Ребекка предпочитаем находиться в высшем свете круглосуточно. Причиной этой встречи стал вызов всех полков в Брюссель. Родона, как и Джорджа, вызвали со своими отрядами в город.
Здесь Ребекку круглые сутки окружает огромное число поклонников. В их ряды попадает и сам Джордж. Бекка, как опытная уничтожительница сердец, водит за нос влюбленного мужа старой подруги. Отчаявшись, Джордж делает очень опрометчивый шаг: на одном из последних балов он дарит цветы Бекке и передает письмо. В записке он пишет о своей огромной любви к девушке и просит ее оставить мужа и бежать с ним. Однако Ребекка знает, что мужу подруги грош цена, поэтому просто выбрасывает письмо и забывает о нем. Разбитый горем Джордж возвращается к Эмилии. В этот же день Наполеон нападает на городок, который находится неподалеку от Брюсселя. Все войска отправляют на защиту города. Полный стыда перед женой, Джордж прощается с ней, как окажется, навсегда. Через несколько дней он умрет во время боя.
Париж (33-34 главы)
Эта часть книги Теккерея "Ярмарка тщеславия" в кратком содержании имеет не меньшую значимость, чем для произведения в оригинале.
После того боя Ребекка и Родон уезжают на три года в Париж. Там Бекка пользуется огромным успехом. Она становится одной из самых частых гостий высшего света. Родив во Франции сына от своего мужа, Ребекка со своей семьей возвращается в Лондон. Как раз в это время приходит известие о смерти старой миссис Кроули. Старуха не забыла обиды на племянника и оставила все состояние старшему из братьев. Старший брат Родона чувствует вину перед ним и предлагает объединить их семьи. Вернувшись в поместье, Ребекка опять надевает маску милой девушки и изображает огромную любовь к сыну, хотя на деле не чувствует к мальчику абсолютно ничего.
Новая любовь (35-38 главы)
Старший брат Родона стал испытывать кое-какие чувства к Бекке, ведь она смогла пленить всех в этом доме. Кроме того, часто в поместье стал захаживать и старый лорд, живущий неподалеку. С помощью средств, которые имеются у этого лорда, Ребекка продвигается по финансовой лестнице и вновь становится одной из центральных персон высшего света. Никто не догадывается, откуда у девушки появляются дорогие платья и украшения, которые дарит ей старый влюбленный лорд.
Вскоре Бекка становится одной из самых ярких дам всего Лондона, она понимает, что все эти люди, которые крутятся на самой вершине светского общества, - самые обыкновенные. Ребекка скучает в аристократическом обществе. Родон же, который всегда чувствовал себя на таких сборищах неуютно, больше остается дома в одиночестве. Его любовь и привязанность к сыну становятся все сильнее.
Прощание (39-45 главы)
Эта одна из самых трогательных частей книги Теккерея "Ярмарка тщеславия" в кратком содержании.
Жизнь Ребекки катится по наклонной, когда Родон узнает обо всех ее изменах. Преданный муж пытается вызвать старого лорда на дуэль, но тот не соглашается. Тогда рогоносец решает покинуть Англию и занять высокий пост губернатора в Ковентри. Бекка так же внезапно исчезает из поместья, бросив своего сына на воспитание дяди и его жены, которая уже давно заменяла ему родную мать.
Воспитание сына (46-54 главы)
После смерти мужа Эмилия чуть сама не умерла от горя. Спасением для девушки стало рождение сына, которого она любила еще больше, чем своего покойного мужа. Мужественно переживая финансовые трудности, Эмилия долгое время живет с родителями, помогая им с домашними делами. Отец Джорджа видит своего внука и страшно удивляется тому, насколько он похож на своего погибшего отца. Он предлагает девушке отдать сына ему, чтобы он мог воспитать из него настоящего мужчину. Эмилия понимает, что у свекра есть средства, которые он сможет вложить в мальчика и, ради блага своего маленького сына, соглашается на предложение. Тяжело переживая разлуку с любимым сыном, так напоминающим ей покойного мужа, и смерть матери, Эмилия находит умиротворение в уходе за отцом, который сильно ослабел из-за последних тяжелых лет жизни.
Возвращение Доббина (55-60 главы)
Капитан Доббин возвращается с фронта вместе с братом Эмилии. Капитан клянется юной вдове, что будет помогать ей во всем. Он принимает решение о женитьбе на Эмилии. Однако юная вдова по-прежнему любит своего погибшего мужа и не замечает любви капитана. Очень скоро девушка теряет своего отца. Переживая утрату, она узнает, что свекор внезапно восстанавливает Эмилию в ее правах на сына и передает ей ту часть своего наследства, которой был лишен Джордж. Как оказалось, этому посодействовал Доббин. Несмотря на преданность капитана, девушка может лишь отблагодарить его словами, но никак не своим сердцем, которое было навек отдано Джорджу.
Встреча старых подруг (61-66 главы)
Ребекка давно странствует по европейским странам. В одном из городов она случайно встречается с Эмилией, которая отправилась в недолгое путешествие с сыном, братом и капитаном. Ребекка пустилась во все тяжкие, транжиря все деньги, которые оставил ей Родон после своего ухода. От Бекки шарахаются люди, что неудивительно: за эти годы она стала выглядеть, как сумасшедшая. Увидев Эмилию, а потом и ее брата неподалеку, Бекка понадеялась на новый удачный брак. Жалуясь брату Эмилии, как сильно ее оклеветали, лишили сына и осквернили ее имя, Бекка без усилий овладевает сердцем Джозефа. Доббин, видя аферу Ребекки, ссорится из-за этого с Эмилией. Именно во время этой ссоры Доббин упрекает девушку в том, что она столько лет его не замечает как мужчину. Он принимает решение навеки распрощаться со своей неразделенной любовью. Однако Бекка совершает первый правильной поступок за свою жизнь - ради того, чтобы Эмилия, наконец, перестала хранить верность покойнику, она показывает письмо Джорджа, в котором он просил ее бежать с ним, чем доказывает неверность мужа девушки. Это толкает Эмилию на создание новых отношений с Доббином.
Заключение (67 глава)
Роман заканчивается тем, что Ребекке удается завоевать Джозефа, который становится ее личным рабом, который вскоре умирает при «невыясненных обстоятельствах». Доббин с Эмилией счастливы в браке, в котором царит любовь и понимание. Сын Ребекки после смерти дяди становится наследником поместья и совсем не имеет желания общаться с матерью, несмотря на то что начисляет ей средства на содержание. Бекка ни о чем не беспокоится и живет в свое удовольствие: кроме денег сына, многие знакомые материально помогают ей, потому как считают, что девушка несправедливо обижена.
Уильям Теккерей
Ярмарка тщеславия
Роман без героя
Чувство глубокой грусти охватывает Кукольника, когда он сидит на подмостках и смотрит на Ярмарку, гомонящую вокруг. Здесь едят и пьют без всякой меры, влюбляются и изменяют, кто плачет, а кто радуется; здесь курят, плутуют, дерутся и пляшут под пиликанье скрипки; здесь шатаются буяны и забияки, повесы подмигивают проходящим женщинам, жулье шныряет по карманам, полицейские глядят в оба, шарлатаны (не мы, а другие, чума их задави) бойко зазывают публику; деревенские олухи таращатся на мишурные наряды танцовщиц и на жалких, густо нарумяненных старикашек-клоунов, между тем как ловкие воришки, подкравшись сзади, очищают карманы зевак. Да, вот она, Ярмарка Тщеславия; место нельзя сказать чтобы назидательное, да и не слишком веселое, несмотря на царящий вокруг шум и гам. А посмотрите вы на лица комедиантов и шутов, когда они не заняты делом и Том-дурак, смыв со щек краску, садится полдничать со своей женой и маленьким глупышкой Джеком, укрывшись за серой холстиной. Но скоро занавес поднимут, и вот уже Том опять кувыркается через голову и орет во всю глотку: «Наше вам почтение!»
Человек, склонный к раздумью, случись ему бродить по такому гульбищу, не будет, я полагаю, чересчур удручен ни своим, ни чужим весельем. Какой-нибудь смешной или трогательный эпизод, быть может, умилит его или позабавит: румяный мальчуган, заглядевшийся на лоток с пряниками; хорошенькая плутовка, краснеющая от любезностей своего кавалера, который выбирает ей ярмарочный подарок; или Том-дурак – прикорнувший позади фургона бедняга сосет обглоданную кость в кругу своей семьи, которая кормится его скоморошеством. Но все же общее впечатление скорее грустное, чем веселое. И, вернувшись домой, вы садитесь, все еще погруженный в глубокие думы, не чуждые сострадания к человеку, и беретесь за книгу или за прерванное дело.
Вот и вся мораль, какую я хотел бы предпослать своему рассказу о Ярмарке Тщеславия. Многие самого дурного мнения о ярмарках и сторонятся их со своими чадами и домочадцами; быть может, они и правы. Но люди другого склада, обладающие умом ленивым, снисходительным или насмешливым, пожалуй, согласятся заглянуть к нам на полчаса и посмотреть на представление. Здесь они увидят зрелища самые разнообразные: кровопролитные сражения, величественные и пышные карусели, сцены из великосветской жизни, а также из жизни очень скромных людей, любовные эпизоды для чувствительных сердец, а также комические, в легком жанре, – и все это обставлено подходящими декорациями и щедро иллюминовано свечами за счет самого автора.
Что еще может сказать Кукольник? Разве лишь упомянуть о благосклонности, с какой представление было принято во всех главнейших английских городах, где оно побывало и где о нем весьма благоприятно отзывались уважаемые представители печати, а также местная знать и дворянство. Он гордится тем, что его марионетки доставили удовольствие самому лучшему обществу нашего государства. Знаменитая кукла Бекки проявила необычайную гибкость в суставах и оказалась весьма проворной на проволоке; кукла Эмилия, хоть и снискавшая куда более ограниченный круг поклонников, все же отделана художником и разодета с величайшим старанием; фигура Доббина, пусть и неуклюжая с виду, пляшет преестественно и презабавно; многим понравился танец мальчиков. А вот, обратите внимание на богато разодетую фигуру Нечестивого Вельможи, на которую мы не пожалели никаких издержек и которую в конце этого замечательного представления унесет черт.
Засим, отвесив глубокий поклон своим покровителям, Кукольник уходит, и занавес поднимается.
Чизикская аллея
Однажды ясным июньским утром, когда нынешний век был еще зеленым юнцом, к большим чугунным воротам пансиона для молодых девиц под началом мисс Пинкертон, расположенного на Чизикской аллее, подкатила со скоростью четырех миль в час вместительная семейная карета, запряженная парой откормленных лошадей в блестящей сбруе, с откормленным кучером в треуголке и парике. Как только экипаж остановился у ярко начищенной медной доски с именем мисс Пинкертон, чернокожий слуга, дремавший на козлах рядом с толстяком кучером, расправил кривые ноги, и не успел он дернуть за шнурок колокольчика, как, по крайней мере, два десятка юных головок выглянуло из узких окон старого внушительного дома. Зоркий наблюдатель мог бы даже узнать красный носик добродушной мисс Джемаймы Пинкертон, выглянувший из-за горшков герани в окне ее собственной гостиной.
– Это карета миссис Седли, сестрица, – доложила мисс Джемайма. – Звонит чернокожий лакей Самбо. Представьте, на кучере новый красный жилет!
– Вы закончили все приготовления к отъезду мисс Седли, мисс Джемайма? – спросила мисс Пинкертон, величественная дама – хэммерсмитская Семирамида, друг доктора Джонсона, доверенная корреспондентка самой миссис Шапон.
– Девочки поднялись в четыре утра, чтобы уложить ее сундуки, сестрица, – отвечала мисс Джемайма, – и мы собрали ей целый пук цветов.
– Скажите «букет», сестра Джемайма, так будет благороднее.
– Ну, хорошо, букет, и очень большой, чуть ли не с веник. Я положила в сундук Эмилии две бутылки гвоздичной воды для миссис Седли и рецепт приготовления.
– Надеюсь, мисс Джемайма, вы приготовили счет мисс Седли? Ах, вот он! Очень хорошо! Девяносто три фунта четыре шиллинга. Будьте добры адресовать его Джону Седли, эсквайру, и запечатать вот эту записку, которую я написала его супруге.
Для мисс Джемаймы каждое собственноручное письмо ее сестры, мисс Пинкертон, было священно, как послание какой-нибудь коронованной особы. Известно, что мисс Пинкертон самолично писала родителям учениц только в тех случаях, когда ее питомицы покидали заведение или же выходили замуж, да еще как-то раз, когда бедняжка мисс Берч умерла от скарлатины. По мнению мисс Джемаймы, если что и могло утешить миссис Берч в утрате дочери, то, конечно, только возвышенное и красноречивое послание, в котором мисс Пинкертон сообщала ей об этом событии.
На этот раз записка мисс Пинкертон гласила:
«Чизик, Аллея, июня 15 дня 18.. г.
Милостивая государыня!
После шестилетнего пребывания мисс Эмилии Седли в пансионе я имею честь и удовольствие рекомендовать ее родителям в качестве молодой особы, вполне достойной занять подобающее положение в их избранном и изысканном кругу. Все добродетели, отличающие благородную английскую барышню, все совершенства, подобающие ее происхождению и положению, присущи милой мисс Седли; ее прилежание и послушание снискали ей любовь наставников, а прелестной кротостью нрава она расположила к себе все сердца, как юные, так и более пожилые.
Перед занавесом
Чувство глубокой грусти охватывает Кукольника, когда он сидит на подмостках и смотрит на Ярмарку, гомонящую вокруг. Здесь едят и пьют без всякой меры, влюбляются и изменяют, кто плачет, а кто радуется; здесь курят, плутуют, дерутся и пляшут под пиликанье скрипки; здесь шатаются буяны и забияка, повесы подмигивают проходящим, женщинам, жулье шныряет по карманам, полицейские глядят в оба, шарлатаны (не мы, а другие, – чума их задави) бойко зазывают публику; деревенские олухи таращатся, на мишурные наряды танцовщиц и на жалких, густо нарумяненных старикашек-клоунов, между тем как ловкие воришки, подкравшись сзади, очищают карманы зевак. Да, вот она, Ярмарка Тщеславия; место нельзя сказать чтобы, назидательное, да ж не слишком небелое, несмотря на царящий вокруг шум и гам. А посмотрите вы на лица комедиантов и шутов, когда они не заняты делам и Том-дурак, смыв со щек краску, садится полдничать со своей женой и маленьким глупышкой Джеком, укрывшись, за серой холстиной. Но скоро занавес поднимут, и вот уже Том опять кувыркается через голову и орет во всю глотку: «Наше вам почтение!»
Человек, склонный к раздумью, случись ему бродить по такому гульбищу, не будет, я полагаю, чересчур удручен ни своим, ни чужим весельем. Какой-нибудь смешной или трогательный эпизод, быть может, умилит его или позабавит: румяный мальчуган, заглядевшийся на лоток с пряниками; хорошенькая плутовка, краснеющая от любезностей своего кавалера, который выбирает ей ярмарочный подарок; или Том-дурак – прикорнувший позади фургона бедняга сосет обглоданную кость в кругу своей семьи, которая кормится его скоморошеством. Но все же общее впечатление скорее грустное, чем веселое. И, вернувшись домой, вы садитесь, все еще погруженный в глубокие думы, не чуждые сострадания к человеку, и беретесь за книгу или за прерванное дело.
Вот и вся мораль, какую я хотел бы предпослать своему рассказу о Ярмарке Тщеславия. Многие самого дурного мнения о ярмарках и сторонятся их со своими чадами и домочадцами; быть может, они и правы. Но люди другого склада, обладающие умом ленивым, снисходительным или насмешливым, пожалуй, согласятся заглянуть к нам на полчаса и посмотреть на представление. Здесь они увидят зрелища самые разнообразные: кровопролитные сражения, величественные и пышные карусели, сцены из великосветской жизни, а также из жизни очень скромных людей, любовные эпизоды для чувствительных сердец, а также комические, в легком жанре, – и все это обставлено подходящими декорациями и щедро иллюминовано свечами за счет самого автора.
Что еще может сказать Кукольник? Разве лишь упомянуть о благосклонности, с какой представление было принято во всех главнейших английских городах, где оно побывало и где о нем весьма благоприятно отзывались уважаемые представители печати, а также местная знать и дворянство. Он гордится тем, что его марионетки доставили удовольствие самому лучшему обществу нашего государства. Знаменитая кукла Бекки проявила необычайную гибкость в суставах и оказалась весьма проворной на проволоке; кукла Эмилия, хоть и снискавшая куда более ограниченный круг поклонников, все же отделана художником и разодета с величайшим старанием; фигура Доббина, пусть и неуклюжая с виду, пляшет преестественно и презабавно; многим понравился танец мальчиков. А вот, обратите внимание на богато разодетую фигуру Нечестивого Вельможи, на которую мы не пожалели никаких издержек и которую в конце этого замечательного представления унесет черт.
Засим, отвесив глубокий поклон своим покровителям, Кукольник уходит, и занавес поднимается.
ГЛАВА I
Чизикская аллея
Однажды, ясным июньским утром, когда нынешний век был еще зеленым юнцом, к большим чугунным воротам пансиона для молодых девиц под началом мисс Пинкертон, расположенного на Чизикской аллее, подкатила со скоростью четырех миль в час вместительная семейная карета, запряженная парой откормленных лошадей в блестящей сбруе, с откормленным кучером в треуголке и парике. Как только экипаж остановился у ярко начищенной медной доски с именем мисс Пинкертон, чернокожий слуга, дремавший на козлах рядом с толстяком кучером, расправил кривые ноги, и не успел он дернуть за шнурок колокольчика, как, по крайней мере, два десятка юных головок выглянуло из узких окон старого внушительного дома. Зоркий наблюдатель мог бы даже узнать красный носик добродушной мисс Джемаймы Пинкертон, выглянувший из-за горшков герани в окне ее собственной гостиной.
– Это карета миссис Седли, сестрица, – доложила мисс Джемайма. – Звонит чернокожий лакей Самбо. Представьте, на кучере новый красный жилет!
– Вы закончили все приготовления к отъезду мисс Седли, мисс Джемайма? – спросила мисс Пинкертон, величественная дама – хэммерсмитская Семирамида, друг доктора Джонсона, доверенная корреспондентка самой миссис Шапон.
– Девочки поднялись в четыре утра, чтобы уложить ее сундуки, сестрица, – отвечала мисс Джемайма, – и мы собрали ей целый пук цветов.
– Скажите «букет», сестра Джемайма, так будет благороднее.
– Ну, хорошо, пукет, и очень большой, чуть ли не с веник. Я положила в сундук Эмилии две бутылки гвоздичной воды для миссис Седли и рецепт приготовления.
– Надеюсь, мисс Джемайма, вы приготовили счет мисс Седли? Ах, вот он! Очень хорошо! Девяносто три фунта четыре шиллинга. Будьте добры адресовать ею Джону Седли, эсквайру, и запечатать вот эту записку, которую я написала его супруге.
Для мисс Джемаймы каждое собственноручное письмо ее сестры, мисс Пинкертон, было священно, как послание какой-нибудь коронованной особы. Известно, что мисс Пинкертон самолично писала родителям учениц только в тех случаях, когда ее питомицы покидали заведение или же выходили замуж, да еще как-то раз, когда бедняжка мисс Берч умерла от скарлатины. По мнению мисс Джемаймы, если что и могло утешить миссис Берч в утрате дочери, то, конечно, только возвышенное и красноречивое послание, в котором мисс Пинкертон сообщала ей об этом событии.
На этот раз записка мисс Пинкертон гласила:
"Чизик. Аллея, июня 15 дня 18.. г.Милостивая государыня!
После шестилетнего пребывания мисс Эмилии Седли в пансионе я имею честь и удовольствие рекомендовать ее родителям в качестве молодок особы, вполне достойной занять подобающее положение в их избранном и изысканном кругу. Все добродетели, отличающие благородную английскую барышню, все совершенства, подобающие ее происхождению и положению, присущи милой мисс Седли; ее прилежание и послушание снискали ей любовь наставников, а прелестной кротостью нрава она расположила к себе все сердца, как юные, так и более пожилые.
В музыке и танцах, в правописании, во всех видах вышивания и рукоделия она, без сомнения, осуществит самые пламенные пожелания своих друзей. В географии ее успехи оставляют желать лучшего; кроме того, рекомендуется в течение ближайших трех лет неукоснительно пользоваться по четыре часа в день спинной линейкой, как средством для приобретения той достойной осанки и грации, которые столь необходимы каждой светской молодой девице. В отношении правил благочестия и нравственности мисс Седли покажет себя достойной того Заведения, которое было почтено посещением Великого лексикографа и покровительством несравненной миссис Шапон. Покидая Чизик, мисс Эмилия увозит с собою привязанность подруг и искреннее расположение начальницы, имеющей честь быть вашей,
милостивая государыня,
покорнейшей и нижайшей слугой,
Барбарою Пинкертон.P. S. Мисс Седли едет в сопровожденьи мисс Шарп. Особая просьба: пребывание мисс Шарп на Рассел-сквер не должно превышать десяти дней. Знатное семейство, с которым она договорилась, желает располагать ее услугами как можно скорее".
Закончив письмо, мисс Пинкертон приступила к начертанию своего имени и имени мисс Седли на титуле Словаря Джонсона – увлекательного труда, который она неизменно преподносила своим ученицам в качестве прощального подарка. На переплете было вытиснено: «Молодой девице, покидающей школу мисс Пинкертон на Чпзикской аллее – обращение блаженной памяти досточтимого доктора Сэмюела Джонсона». Нужно сказать, что имя лексикографа не сходило с уст величавой дамы и его памятное посещение положило основу ее репутации и благосостоянию.
Получив от старшей сестры приказ достать Словарь из шкафа, мисс Джемайма извлекла из упомянутого хранилища два экземпляра книги, и когда мисс Пинкертон кончила надписывать первый, Джемайма не без смущения и робости протянула ей второй.
– Для кого это, мисс Джемайма? – произнесла мисс Пинкертон с ужасающей холодностью.
– Для Бекки Шарп, – ответила Джемайма, трепеща всем телом и слегка отвернувшись, чтобы скрыть от сестры румянец, заливший ее увядшее лицо и шею. – Для Бекки Шарп: ведь и она уезжает.
– МИСС ДЖЕМАЙМА! – воскликнула мисс Пинкертон. (Выразительность этих слов требует передачи их прописными буквами.) – Да вы в своем ли уме? Поставьте Словарь в шкаф и впредь никогда не позволяйте себе подобных вольностей!
– Но, сестрица, ведь всей книге цепа два шиллинга десять пенсов, а для бедняжки Бекки это такая обида.
– Пришлите мне сейчас же мисс Седли, – сказала мисс Пинкертон.
И бедная Джемайма, не смея больше произнести ни слова, выбежала из комнаты в полном расстройстве чувств.
Мисс Седли была дочерью лондонского купца, человека довольно состоятельного, тогда как мисс Шарп училась в пансионе на положении освобожденной от платы ученицы, обучающей младших, и, по мнению мисс Пинкертон, для нее и без того было довольно сделано, чтобы еще удостаивать ее на прощанье высокой чести поднесения Словаря.
Хотя письмам школьных наставниц можно доверять не больше, чем надгробным эпитафиям, однако случается, что почивший и на самом деле заслуживает всех тех похвал, которые каменотес высек над его останками: он действительно был примерным христианином, преданным родителем, любящим чадом, супругой или супругом и воистину оставил безутешную семью, оплакивающую его. Так и в училищах, мужских и женских, иной раз бывает, что питомец вполне достоин похвал, расточаемых ему беспристрастным наставником. Мисс Эмилия Седли принадлежала к этой редкой разновидности молодых девиц. Она не только заслуживала всего того, что мисс Пинкертон написала ей в похвалу, но и обладала еще многими очаровательными свойствами, которых не могла видеть эта напыщенная и престарелая Минерва вследствие разницы в положении и возрасте между нею и ее воспитанницей.
Эмилия не только пела, словно жаворонок или какая-нибудь миссис Биллингтон, и танцевала, как Хилисберг или Паризо, она еще прекрасно вышивала, знала правописание не хуже самого Словаря, а главное, обладала таким добрым, нежным, кротким и великодушным сердцем, что располагала к себе всех, кто только к ней приближался, начиная с самой Минервы и кончая бедной судомойкой или дочерью кривой пирожницы, которой позволялось раз в неделю сбывать свои изделия пансионеркам. Из двадцати четырех товарок у Эмилии было двенадцать закадычных подруг. Даже завистливая мисс Бриге никогда не отзывалась о ней дурно; высокомерная и высокородная мисс Солтайр (внучка лорда Декстера) признавала, что у нее благородная осанка, а богачка мисс Суорц, курчавая мулатка с Сент-Китса, в день отъезда Эмилии разразилась таким потоком слез, что пришлось послать за доктором Флоссом и одурманить ее нюхательными солями. Привязанность мисс Пинкертон была, как оно и должно, спокойной и полной достоинства, в силу высокого положения и выдающихся добродетелей этой леди, зато мисс Джемайма уже не раз принималась рыдать при мысли о разлуке с Эмилией; если бы по страх перед сестрой, она впала бы в форменную истерику, под стать наследнице с Сент-Китса (с которой взималась двойная плата). Но такое роскошество в изъявлении печали позволительно только воспитанницам, занимающим отдельную комнату, между тем как честной Джемайме полагалось заботиться о счетах, стирке, штопке, пудингах, столовой и кухонной посуде да наблюдать за прислугой. Однако стоит ли нам ею интересоваться? Весьма возможно, что с этой минуты и до скончания века мы уже больше о ней не услышим, и как только узорчатые чугунные ворота закроются, ни она, ни ее грозная сестра не покажутся более из них, чтобы шагнуть в маленький мирок этого повествования.
Но с Эмилией мы будем видеться очень часто, а потому не мешает сказать в самом же начале нашего знакомства, что она была прелестным существом; а это великое благо и в жизни и в романах (последние в особенности изобилуют злодеями самого мрачного свойства), когда удается иметь своим неизменным спутником такое невинное и доброе создание! Так как она не героиня, то нет надобности описывать ее: боюсь, что нос у нее несколько короче, чем это желательно, а щеки слишком уж круглы и румяны для героини. Зато ее лицо цвело здоровьем, губы – свежестью улыбки, а глаза сверкали искренней, неподдельной жизнерадостностью, кроме тех, конечно, случаев, когда они наполнялись слезами, что бывало, пожалуй, слишком часто: эта дурочка способна была плакать над мертвой канарейкой, над мышкой, невзначай пойманной котом, над развязкой романа, хотя бы и глупейшего. А что касается неласкового слова, обращенного к ней, то если бы нашлись такие жестокосердные люди... Впрочем, тем хуже для них! Даже сама мисс Пинкертон, женщина суровая и величественная, после первого же случая перестала бранить Эмилию, и хотя была способна к пониманию чувствительных сердец не более, чем алгебры, однако отдала особый приказ всем учителям и наставницам обращаться с мисс Седли возможно деликатнее, так как строгое обхождение ей вредно.
Когда наступил день отъезда, мисс Седли стала в тупик, не зная, что ей делать: смеяться или плакать, – так как она была одинаково склонна и к тому и к другому. Она радовалась, что едет домой, и страшно горевала, что надо расставаться со школой. Уже три дня маленькая Лора Мартин, круглая сиротка, ходила за ней по пятам, как собачонка. Эмилии пришлось сделать и принять, по крайней мере, четырнадцать подарков и четырнадцать раз дать торжественную клятву писать еженедельно. «Посылай мне письма по адресу моего дедушки, графа Декстера», – наказывала ей мисс Солтайр (кстати сказать, род ее был из захудалых). «Не заботься о почтовых расходах, мое золотко, и пиши мне каждый день!» – просила пылкая, привязчивая мисс Суорц. А малютка Лора Мартин (оказавшаяся тут как тут) взяла подругу за руку и сказала, пытливо заглядывая ей в лицо: «Эмилия, когда я буду тебе писать, можно называть тебя мамой?»
Я не сомневаюсь, что какой-нибудь Джонс, читающий эту книгу у себя в клубе, не замедлит рассердиться и назовет все это глупостями – пошлыми и вздорными сантиментами. Я так и вижу, как оный Джонс (слегка раскрасневшийся после порции баранины и полпинты вина) вынимает карандаш и жирной чертой подчеркивает слова: «пошлыми, вздорными» и т. д. и подкрепляет их собственным восклицанием на полях: «Совершенно верно!» Ну что ж! Джонс человек обширного ума, восхищающийся великим и героическим как в жизни, так и в романах, – и лучше ему вовремя спохватиться и поискать другого чтения.
Итак, будем продолжать. Цветы, сундуки, подарки и шляпные картонки мисс Седли уже уложены мистером Самбо в карету вместе с потрепанным кожаным чемоданчиком, к которому чья-то рука аккуратно приколола карточку мисс Шарп и который Самбо подал ухмыляясь, а кучер водворил на место с подобающим случаю фырканьем, И вот настал час разлуки. Его печаль была в значительной мере развеяна примечательной речью, с которой мисс Пинкертон обратилась к своей питомице. Нельзя сказать, чтобы это прощальное слово побудило Эмилию к философским размышлениям или же вооружило ее тем спокойствием, которое осеняет нас в результате глубокомысленных доводов. Нет, речь эта была невыносимо скучна, напыщенна и суха, да и самый вид грозной воспитательницы не располагал к бурным проявлениям печали. В гостиной было предложено угощение: тминные сухарики и бутылка вина, как это полагалось в торжественных случаях, при посещении пансиона родителями воспитанниц; и когда угощение было съедено и выпито, мисс Седли получила возможность тронуться в путь.
– А вы, Бекки, не зайдете проститься с мисс Пинкертон? – обратилась мисс Джемайма к молодой девушке: не замеченная никем, она спускалась с лестницы со шляпной картонкой в руках.
– Я полагаю, что должна это сделать, – спокойно ответила мисс Шарп, к великому изумлению мисс Джемаймы; и когда мисс Джемайма постучалась в дверь и получила разрешение войти, мисс Шарп вошла с весьма непринужденным видом и произнесла на безукоризненном французском языке:
– Mademoiselle, le viens vous faire mes adieux {Мадемуазель, я пришла проститься с вами (франц.).}.
Мисс Пинкертон не понимала по-французски, она только руководила теми, кто знал этот язык. Закусив губу и вздернув украшенную римским носом почтенную голову (на макушке которой покачивался огромный пышный тюрбан), она процедила сквозь зубы: «Мисс Шарп, всего вам хорошего». Произнеся эти слова, хэммерсмитская Семирамида сделала мановение рукой, как бы прощаясь и вместе с тем давая мисс Шарп возможность пожать ее нарочито выставленный для этой цели палец.
Мисс Шарп только скрестила руки и с очень холодной улыбкой присела, решительно уклоняясь от предложенной чести, на что Семирамида с большим, чем когда-либо, негодованием тряхнула тюрбаном. Собственно говоря, это была маленькая баталия между молодой женщиной и старой, причем последняя оказалась побежденной.
– Да хранит вас бог, дитя мое! – произнесла она, обнимая Эмилию и грозно хмурясь через ее плечо в сторону мисс Шарп.
– Пойдем, Бекки! – сказала страшно перепуганная мисс Джемайма, увлекая за собой молодую девушку, и дверь гостиной навсегда закрылась за строптивицей.
Затем начались суматоха и прощание внизу. Словами этого не выразить. В прихожей собралась вся прислуга, все милые сердцу, все юные воспитанницы и только что приехавший учитель танцев. Поднялась такая кутерьма, пошли такие объятия, поцелуи, рыдания вперемежку с истерическими взвизгиваниями привилегированной пансионерки мисс Суорц, доносившимися из ее комнаты, что никаким пером не описать, и нежному сердцу лучше пройти мимо этого. Но объятиям пришел конец, и подруги расстались, – то есть рассталась мисс Седли со своими подругами. Мисс Шарп уже несколькими минутами раньше, поджав губки, уселась в карету. Никто не плакал, расставаясь с нею.
Кривоногий Самбо захлопнул дверцу за своей рыдавшей молодой госпожой и вскочил на запятки.
– Стой! – закричала мисс Джемайма, кидаясь к воротам с каким-то свертком.
– Это сандвичи, милочка! – сказала она Эмилии. – Ведь вы еще успеете проголодаться. А вам, Бекки... Бекки Шарп, вот книга, которую моя сестра, то есть я... ну, словом... Словарь Джонсона. Вы не можете уехать от нас без Словаря. Прощайте! Трогай, кучер! Благослови вас бог!
И доброе создание вернулось в садик, обуреваемое волнением.
Но что это? Едва лошади тронули с места, как мисс Шарп высунула из кареты свое бледное лицо и швырнула книгу в ворота.
Джемайма чуть не упала в обморок от ужаса.
– Да что же это!.. – воскликнула она. – Какая дерзкая...
Волнение помешало ей кончить и ту и другую фразу. Карета покатила, ворота захлопнулись, колокольчик зазвонил к уроку танцев. Целый мир открывался перед обеими девушками. Итак, прощай, Чизикская аллея!
ГЛАВА II,
в которой мисс Шарп и мисс Седли готовятся к открытию кампании
После того как мисс Шарп совершила геройский поступок, упомянутый в предыдущей главе, и удостоверилась, что Словарь, перелетев через мощеную дорожку, упал к ногам изумленной мисс Джемаймы, лицо молодой девушки, смертельно-бледное от злобы, озарилось улыбкой, едва ли, впрочем, скрасившей его, и, со вздохом облегчения откинувшись на подушки кареты, она сказала:
– Так, со Словарем покопчено! Слава богу, я вырвалась из Чизика!
Мисс Седли была поражена дерзкой выходкой, пожалуй, не меньше самой мисс Джемаймы. Шутка ли – ведь всего минуту назад она покинула школу, и впечатления прошедших шести лет еще не померкли в ее душе. Страхи и опасения юного возраста не оставляют некоторых людей до конца жизни. Один мой знакомец, джентльмен шестидесяти восьми лет, как-то за завтраком сказал мне с взволнованным видом:
– Сегодня мне снилось, будто меня высек доктор Рейн!
Воображение перенесло его в эту ночь на пятьдесят пять лет назад. В шестьдесят восемь лет доктор Рейн и его розга казались ему в глубине души такими же страшными, как и в тринадцать. А что, если бы доктор с длинной березовой розгой предстал перед ним во плоти даже теперь, когда ему исполнилось шестьдесят восемь, и сказал грозным голосом: «Ну-ка, мальчик, снимай штаны!» Да, да, мисс Седли была чрезвычайно встревожена этой дерзкой выходкой.
– Как это можно, Ребекка? – произнесла она наконец после некоторого молчания.
– Ты думаешь, мисс Пинкертон выскочит за ворота и прикажет мне сесть в карцер? – сказала Ребекка, смеясь.
– Нет, но...
– Ненавижу весь этот дом, – продолжала в бешенстве мисс Шарп. – Хоть бы мне никогда его больше не видеть. Пусть бы он провалился на самое дно Темзы! Да, уж если бы мисс Пинкертон оказалась там, я не стала бы выуживать ее, ни за что на свете! Ох, поглядела бы я, как она плывет по воде вместе со своим тюрбаном и всем прочим, как ее шлейф полощется за ней, а нос торчит кверху, словно нос лодки!
– Тише! – вскричала мисс Седли.
– А что, разве черный лакей может нафискалить? – воскликнула мисс Ребекка со смехом. – Он еще, чего доброго, вернется и передаст мисс Пинкертон, что я ненавижу ее всеми силами души! Ох, как бы я хотела этого. Как я мечтаю доказать ей это на деле. За два года я видела от нее только оскорбления и обиды. Со мной обращались хуже, чем с любой служанкой на кухне. У меня никогда не было ни единого друга. Я ласкового слова ни от кого не слышала, кроме тебя. Меня заставляли присматривать за девочками из младшего класса и болтать по-французски со взрослыми девицами, пока мне не опротивел мой родной язык! Правда, я ловко придумала, что заговорила с мисс Пинкертон по-французски? Она не понимает ни полслова, но ни за что не признается в этом. Гордость не позволит. Я думаю, она потому и рассталась со мной. Итак, благодарение богу за французский язык! Vive la France! Vive l"Empereur! Vive Bonaparte! {Да здравствует Франция! Да здравствует император! Да здравствует Бонапарт! (франц.).}
– О Ребекка, Ребекка, как тебе не стыдно! – ужаснулась мисс Седли (Ребекка дошла до величайшего богохульства; в те дни сказать в Англии: «Да здравствует Бонапарт!» – было все равно что сказать: «Да здравствует Люцифер!»). – Ну, как ты можешь... Откуда у тебя эти злобные, эти мстительные чувства?
– Месть, может быть, и некрасивое побуждение, но вполне естественное, – отвечала мисс Ребекка. – Я не ангел.
И она действительно не была ангелом. Ибо если в течение этого короткого разговора (происходившего, пока карета лениво катила вдоль реки) мисс Ребекка Шарп имела случай дважды возблагодарить бога, то первый раз это было по поводу освобождения от некоей ненавистной ей особы, а во второй – за ниспосланную ей возможность в некотором роде посрамить своих врагов; ни то, ни другое не является достойным поводом для благодарности творцу и не может быть одобрено людьми кроткими и склонными к всепрощению. Но мисс Ребекка в ту пору своей жизни не была ни кроткой, ни склонной к всепрощению. Все обходятся со мной плохо, решила эта юная мизантропка. Мы, однако, уверены, что особы, с которыми все обходятся плохо, полностью заслуживают такого обращения. Мир – это зеркало, и он возвращает каждому его собственное изображение. Нахмурьтесь – и он, в свою очередь, кисло взглянет на вас; засмейтесь ему и вместе с ним – и он станет вашим веселым, милым товарищем; а потому пусть молодые люди выбирают, что им больше по вкусу. В самом деле, если мир пренебрегал Ребеккой, то и она, сколько известно, никогда никому не сделала ничего хорошего. Так нельзя и ожидать, чтобы все двадцать четыре молодые девицы были столь же милы, как героиня этого произведения, мисс Седли (которую мы избрали именно потому, что она добрее других, – а иначе что помешало бы нам поставить на ее место мисс Суорц, или мисс Крамп, или мисс Хопкинс?); нельзя ожидать, чтобы каждая обладала таким смиренным и кротким нравом, как мисс Эмилия Седли, чтобы каждая старалась, пользуясь всяким удобным случаем, победить угрюмую злобность Ребекки и с помощью тысячи ласковых слов и любезных одолжений преодолеть, хотя бы ненадолго, ее враждебность к людям.
Отец мисс Шарп был художник и давал уроки рисования в школе мисс Пинкертон. Человек одаренный, приятный собеседник, беспечный служитель муз, он отличался редкой способностью влезать в долги и пристрастием к кабачку. В пьяном виде он нередко колачивал жену и дочь, и на следующее утро, поднявшись с головной болью, честил весь свет за пренебрежение к его таланту и поносил – весьма остроумно, а иной раз и совершенно справедливо – дураков-художников, своих собратий. С величайшей трудностью поддерживая свое существование и задолжав всем в Сохо, где он жил, на милю кругом, он решил поправить свои обстоятельства женитьбой на молодой женщине, француженке по происхождению и балетной танцовщице по профессии. О скромном призвании своей родительницы мисс Шарп никогда не распространялась, но зато но забывала упомянуть, что Антраша – именитый гасконский род, и очень гордилась своим происхождением. Любопытно заметить, что по мере житейского преуспеяния нашей тщеславной молодой особы ее предки повышались в знатности и благоденствии.
Роман намного более ироничен, чем фильм. Но фильм красив, в решении всех сцен, и главная, рыжеволосая героиня, очень хороша. Хотя в книге она брюнетка, а вот Эмили наоборот блондинка. Ну, мне такие мелочи впечатления не портят. Характер-то передан.
Дело в том, что я вообще не в восторге от сильного и пробивного характера Бэкки. Она, на мой взгляд, авантюрист в юбке, вот и всё. В её жизни нет ни смысла, ни духовных устремлений одно только и есть самое главное тщеславие. Так, по крайней мере, у Теккерея. И роман заканчивается бесповоротным падением Бекки, она попросту спивается.
Вообще, у Теккерея в этом романе НЕТ положительных героев. Он весь пронизан иронией. И ведётся от лица мифического Кукольника. А капитан, влюблённый в Эмми его ведь тоже нельзя считать положительным. Он просто СХЕМА. И всё.
Выбор актёров превосходный. Всех. Джонатан Рис-Майерс играл Джорджа Осборна, щеголя, и ветреного (и молодого) мужа Эмили Вообще, в романе оч. запомнилась английская чопорность и английская жадность, со всеми этими кузенами, и старухами-герцогинями, и т. д. Люди-куклы Джонатан в этой роли молод, он ещё не волшебник, он только учится. Но бывали моменты приятные. сильные. Например, когда Джорджи спорил со своим отцом, и показал характер. Когда кокетничал с малазийкой, предназначенной в невесты и получил от неё полный облом Что для него было так непривычно! Джони хорошо это показал. Как-то чуть глубже раскрыл Джорджи, живее, чем в книге.
Неожиданно-положительным персонажем в фильме стал капитан Роуди, сложным и положительным. И актёр, сыгравший его, справился превосходно. ВСЯ семейная история Бэкки подана с большим сочувствием к Роуди. И, конечно, это оправдано, такая трактовка образа. Да, Роуди тоже авантюрист, и он грешил (но кто из нас без греха!) но его ПРЕОБРАЖАЕТ истинность чувств, ВЫСОКИХ чувств, к жене, к обожаемому сыну. Великолепна та сцена, когда Роуди, уходя быть может на смерть, на поле боя, думает ТОЛЬКО о жене и будущем ребёнке Вот они поступки настоящего мужчины. Увы, Бэкки не оценила эту любовь, потеряла её, не уберегла В силу своего тщеславия
В то время как Джорджи, в той же ситуации, перед боем вообще не приходит проститься со своей беременной женой, по его вине страдающей токсикозом. Мужчинам не понять этого в полной мере. У слабых здоровьем женщин токсикоз бывает так мучителен, что, ох!, только кожа и кости остаются к концу третьего месяца, и ещё ребёнок в животе, тянущий (чудится что) последние твои соки Джорджи зелен, незрел для отцовства, для семьи. Да и созрел бы он когда-нибудь это ещё вопрос, при его-то эгоизме!
Вот он, красивый юноша Джордж Осборн (в силу многих ролей Майерса) в чём-то хороший но, по-большому счёту, не ахти. И глупенькая Эмили, влюблённая в него И если есть что серьёзного в сей «любовной» истории, так только смерть этого, в целом, пустого молодого человека. И это показано в фильме и сцена эта НЕ Теккерея, а создателей фильма. Что интересно Наполеоновские войны, но с ДРУГОЙ стороны. Не с той, к какой мы привыкли в «Войне и мире».
Поле боя, мародёры, выдирающие зубы у убитых, и красавец-Джорджи обезображенный, остылый труп С лицом уведённым в тень Просто ТЕЛО
