Основная часть аналитических публикаций в прессе посвящена исследованию окружающей авторов действительности. Однако наряду с этим существует разряд публикаций, предметом анализа которых является внутренний мир, система ценностей, привычек, установок самого автора выступления.
Такого рода публикации можно назвать самоаналитическими. В “неразвитом”, “свернутом” виде элементы самоанализа можно обнаружить в самых разных публикациях -- заметках, корреспонденциях, рецензиях, статьях и других, где присутствует личное “Я” журналиста. Однако для публикаций этих жанров самоанализ не является целью. Он содержится в текстах постольку, поскольку помогает прояснить какую-то мысль, внести экспрессивное, образное начало в публикацию, показать напряженность ситуации, в которой оказался автор будущего выступления. Когда же самоанализ перерастает из подсобного фактора в одну из главных целей публикации, то возникает своеобразный и вполне самостоятельный жанр исповеди.
Что отличает жанр исповеди от других жанров, кроме того, что предметом ее является внутренний мир самого автора публикации? Поскольку самоанализ осуществляется автором “публичном, на глазах у всей аудитории, то за этим, очевидно, стоит какая-то вполне определенная цель. Следует полагать, что автор исповеди рассчитывает на вполне определенный результат как для самого автора, так и для аудитории СМИ, иначе и не стоило бы публиковать текст. Что может представлять собой этот результат? Очевидно, во-первых, аудитория получит более полное, более адекватное представление (с позиции автора) об авторе исповеди, его ценностях, установках, привычках. Во-вторых, мнение аудитории о публикации, о самом авторе может стать известным самому автору. Значит, он может по-новому взглянуть на себя, уже с позиции аудитории, и, возможно, внести какие-то коррективы в свою жизнь. В-третьих, представление об авторе публикации, о его внутреннем мире, полученное при чтении исповеди, может оказать воздействие на определенную часть аудитории (прежде всего той, для которой автор выступления является авторитетом).
Логично предположить, что наиболее вероятной для автора целью публикации исповеди (независимо от степени ее осознания самим автором) может быть либо первый, либо третий по счету результат. То есть автор может рассуждать так: “Поскольку моя жизнь, мои переживания, мои надежды, моя личность интересны людям, я исповедуюсь перед ними. Пусть они видят, что есть “Я”, как это я сам понимаю. Пусть они судят меня, если хотят, а я свое слово произнесу. А кроме того, может быть, кому-нибудь моя исповедь еще сослужит добрую службу”-
Естественно, содержание исповеди, ее искренность, ее фактическая достоверность определяются прежде всего самим исповедующимся, И если этот исповедующийся кто-то другой, то журналист, готовящий исповедь к печати, уже не имеет права вносить в нее свою правку (за исключением, возможно, знаков препинания и уточнения дат общезначимых событий, приведенных в тексте). Последним человеком, который может править исповедь перед выходом ее в свет, должен быть сам исповедующийся, берущий на себя полную ответственность за свое выступление (и прежде всего -- перед самим собой).
ху дела способствовали многие сотрудники компании, именно поэтому книга имеет посвящение Работникам «Дженерал электрик».
Итак, исследование речевых стратегий в плане реализации мотивационного уровня языковой личности автора биографического текста Дж. Уэлча показало, что главной для него является стратегия направленности на адресата, реализующая дидактическую коммуникативную цель, тесно связанная со стратегией создания имиджа автора - не только волевой и творческой личности, способной воплотить в жизнь «истории блестящей карьеры», но и человека, обладающего корпоративным мышлением, благодарного коллегам и подчиненным за их усилия, способствовавшие достижению успеха. Данные стратегии не только демонстрируют особенности языковой личности конкретного автора, но и отражают общекультурные ценности американского общества, которые характеризуются такими преобладающими «эмоциональными индексами» , как «счастье», «самодовольство», «дружественность».
Литература
1. Баранов А.Г. Прагматика как методологическая перспектива языка: монография. Краснодар: Просвещение-Юг, 2008.
2. Ганцева Д.В. Андрей Соболь: творческая биография: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Екатеринбург, 2002.
3. Гребенюк О.С. Автобиография: философско-культурологический анализ: автореф. дис. . канд. филол. наук. Ростов н/Д., 2005.
4. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 2002.
5. Ковыршина С.В. Философская автобиография как форма духовного творчества, жанр дискурса и нарратив эпохи: автореф. дис. ... канд. филос. наук. Екатеринбург, 2004.
6. Кулакова И.И. Мемуарно-автобиографическая проза А. В. Никитенко: автореф. дис. . канд. филол. наук. Орел, 2000.
7. Романова Т.В. Модальность как текстообразующая категория в современной мемуарной литературе: автореф. дис. . д-ра филол. наук. СПб., 2004.
8. Самарская Е.Г. Автобиографическое представление как репрезентант личности персонажа в художественном тексте: дис. ... канд. филол. наук. Краснодар, 2008.
9. Шаховский В.И. Лингвистическая теория эмоций: монография. Волгоград, 2008.
10. Шлыкова Ю.Б. Переживание личностью смысла бытия и тип автобиографического текста: автореф. дис. . канд. психол. наук. Краснодар, 2006.
11. Уэлч Дж., Бирн Д. Самая суть. М. : ООО «Издательство АСТ» ; ООО «Трашиткнига», 2004.
12. Welch J. J., Byme J. Straight from the Gut. N.Y. : Werner Business Books, 2004.
Autobiographical text: speech strategy as the aspect of language personality realization
There is researched the language personality of a biographical text’s author, especially its motivational level. There is analysed the choice of speech strategies as the aspect of realization of the motivational level of the author’s language personality. As the basic speech strategies used in the book by J.Welch "Jack: Straight From The Gut" there are considered the strategies of directing at the receiver and creating the author’s image which not only demonstrate special features of a particular language personality but also reflect cultural values of American society.
Key words: language personality, artistic image, autobiographical discourse, speech strategies, motivational level of a language personality.
а.с. пригарина
(волгоград)
ИСПОВЕДЬ КАК ЖАНР И интенция
Рассматриваются вопросы исповеди как одного из жанров религиозного дискурса, содержащего его отличительные признаки и основные особенности. Представляется оправданным говорить не только о жанре исповеди, но и о наличии в текстах разного рода особой исповедальной интенции, которая в определенной степени оказывается шире исповеди. Выявлен и описан ряд типов реализации исповедальной интенции в художественных текстах.
Ключевые слова:религиозный дискурс, жанр, исповедь, исповедальная интенция, способы реализации.
Покаяние, или исповедь, в теологии понимается как примирение грешника с Богом через исповедание и последующее отпущение грехов. По характеру и количеству участников исповедь бывает общей (когда на богослу-
© Пригарина А.С., 2011
жении все прихожане вместе читают молитву исповедания грехов) и индивидуальной, или частной (когда человек исповедуется Богу либо в храме через медиума, либо оставшись наедине с самим собой в молитвенном уединении). Место и время совершения исповеди в храме четко закреплены и определены тысячелетней практикой богослужения. Как правило, исповедь, представляющая собой одно из религиозных таинств, совершается в храме утром во время божественной литургии (в некоторых случаях исповедь может совершаться во время вечерней службы). Частотность совершения таинства исповеди в христианстве не определена четко. Считается, что человек сам определяет, когда прибегнуть к исповеди (как правило, когда испытывает потребность очистить душу, получить моральное облегчение). В данном случае, несомненно, на первый план выступает психологическое начало. В католицизме, в отличие от православия, исповедь строго обязательна раз в год, даже если нет тяжких грехов (исповедь также обязательна в случае совершения тяжкого греха).
Место проведения исповеди строго фиксировано - в православии священник стоит около аналоя, на котором находится крест. В отдельных случаях допускается исповедание грехов вне стен храма (в случае, если исповедующийся сильно болен или находится при смерти). Обязательным условием для совершения покаяния является подготовка верующего к исповеди (включающая чтение молитв, признание собственной греховности). Но личное покаяние до исповеди не является исчерпывающим, поскольку считается, что полного очищения от греха можно достичь только в рамках таинства исповеди при посредничестве иерея. По словам архимандрита Лазаря, Спаситель, дунув, сказал апостолам: «Примите Духа Святого. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся» (Ин. 20, 22 - 23). Апостолы же, исполняя волю Господа, передали эту власть своим преемникам - пастырям Церкви Христовой, и по сей день каждый верующий православно и исповедующий чистосердечно пред православным священником свои грехи может получить через его молитву разрешение, прощение, полное отпущение грехов .
В широком смысле исповедь можно рассматривать как одно из семи таинств, принятых в христианстве, причем в различных конфессиях к таинству покаяния относятся по-разному. В православии и католичестве исповедь - одно из основополагающих таинств, в
то время как в протестантизме (англиканские, лютеранские церкви) покаяние перестает восприниматься как таинство и сохраняется только как обряд признания верующим собственной греховности с одновременным глубоким раскаянием. На исповеди базовой парой коммуникации являются священник и прихожанин. Однако, как и в любом другом жанре религиозного дискурса, существенным фактором признается незримое присутствие третьего участника общения - некоего высшего существа - Бога. Человек исповедуется Богу. Интересен тот факт, что в различных конфессиях священнослужителю отводится разная роль. Так, в православии и католичестве священник - это, в первую очередь, посредник при общении с Богом, в то время как в протестантизме (отвергающем всякое посредничество) служителю церкви отводится роль учителя, духовного наставника. В этом аспекте религиозный дискурс сближается с педагогическим. Духовник - обязательно еще и наставник, учитель. «Отсутствие педагогического чутья, таланта, дара, знаний, опыта приводит к тому, что священник теряет духовных детей. Они, может быть, останутся на долгое время, может быть, даже навсегда, верующими людьми, но будут потеряны для церкви» . Священник должен суметь найти слова для каждого, помочь человеку справиться со смущением, неуверенностью, страхом во время исповедания и ни в коем случае «не спугнуть» стремление покаяться. труд священника-исповедника в теологии нередко сравнивается с трудом врача. Мы приходим на исповедь, чтобы «обрести исцеление своих душевных и духовных недугов» .
Исповедь выступает одним из жанровых образцов религиозного дискурса, обладающим всеми его отличительными признаками - как вербальными, так и невербальными.
В.Г. Гольдин относит исповедь к числу сложных речевых событий. Сложные речевые события, как правило, маркируются как явления общественного характера, планируются, контролируются, специально организуются и назначаются на определенное время. «Строение таких событий имеет общественно закрепленный, институциональный, даже в значительной степени ритуализованный характер (часть из них вообще - ритуалы), имя (имя события) вполне определяет ролевой состав, отношения и поведение участников сложного коллективного речевого события» . Слово «исповедь» в современном русском языке имеет несколько значений, наиболее су-
щественные из которых ‘событийное оформление таинства покаяния’ и ‘литературный жанр’. В настоящем исследовании нас будут интересовать оба эти понятия или, скорее, исповедальная интенция, которая присуща не только жанру религиозной исповеди. Исповедь как таинство есть нравственное событие, направленное вовне личности. Исповедальная же стратегия близка к молитвенной. В таинстве покаяния христианин признает перед собой и другими свою греховность. Сам приход на исповедь, молчаливое предстояние, моление, внутреннее усилие с целью открытия своей души Богу - уже исповедь человека, ничего не способного поправить своими силами и молящего о прощении и спасении. таким образом, исповедь может вообще не воплощаться в каком-либо речевом высказывании. Однако таинство покаяния в церковной практике считается воплощенным только тогда, когда человек открыто проговаривает перед священником свои грехи. Священник при этом не является ни судьей, ни зрителем. Находясь в исповедальном пространстве кающегося, священник выступает как проситель за него перед Богом. В этом уникальность исповеди как акта коммуникации.
М.В. Михайлова в своем исследовании исповеди пришла к выводу, что в рамках религиозного дискурса эпистемика проповеди существенно отличается от эпистемики исповеди. Если в первой практически безраздельно доминирует вера, то во второй отражается более сложное когнитивное состояние: от знания о собственных прегрешениях исповедующегося до его веры во всезнающего Бога. При этом сама ситуация исповеди невозможна при отсутствии веры и предполагает, в частности, веру исповедующегося в то, что при условии его искреннего раскаяния его грехи будут отпущены . Исповедь как жанр отличается коммуникативной свободой, относительной стилевой и композиционной независимостью. Содержание, стиль и композиция исповеди будут зависеть лишь от широты мировоззрения, степени покаяния и состояния внутреннего мира человека. Таким образом, религиозный дискурс - дискурс веры, в котором образ человека и образ Бога стремятся к тождеству. В религиозном коммуникативном процессе размыта обратная связь: в одном направлении неясен образ автора, в другом -образ адресата. Тем не менее своеобразие религиозной коммуникации определяет эквивалентные черты в текстах теодискурса, в которых она реализуется. Это позволяет видеть
в религиозных текстах определенную жанровую общность и означает, что существует определенное, исторически и логически сложившееся жанровое пространство религиозных текстов, способствующее усилению внимания адресатов к текстовому, словесному выражению мыслей и отвечающее интересам носителей религиозного мировоззрения.
Если говорить не о канонической исповеди, а об исповедальной интенции, то она оказывается до некоторой степени шире исповеди. Однако она так или иначе опирается на каноны исповеди. У каждого человека в сознании существует некий кодекс правил и норм поведения, которым он следует. каждый, так или иначе, оценивает совершенные им действия, а любая оценка порождает определенное отношение. В том случае, если совершенные поступки оцениваются как положительные, возникает чувство самоудовлетворенности. В случае же совершения неверного действия человек ощущает неудовлетворенность, эмоциональную нестабильность, что в итоге вызывает желание выговориться, объяснить причины совершенного поступка, найти понимание и одобрение окружающих, а все это -не что иное, как определенные исповедальные интенции. Вне религиозного дискурса исповедь, а вернее, реализация исповедальной интенции, имеет ряд существенных отличий. Попытаемся обозначить их суть и некоторые формы реализации.
Каноническая исповедь является таинством, что во многом определяется природой человека: проще открыться незнакомому лицу, будучи уверенным, что о совершенных им поступках не станет известно широкой публике. Довольно часто человек прибегает к исповеди вне стен церкви и даже вне рамок религиозного дискурса. Но в данном случае это уже некий «внутренний монолог», обращенный к высшей силе (медиум в данном случае отсутствует и об отпущении грехов говорить не приходится, представляется возможным свидетельствовать лишь об их признании). Анализ практического материала (художественных текстов) позволил нам выявить ряд подтипов реализации исповедальной интенции, которые мы условно обозначили как а) осознание своих чувств, отношения к кому-либо или чему-либо, с одновременной оценкой самого себя (возможно раскаяние); б) признание совершенной ошибки; в) желание установить причины совершенного поступка; г) угрызения совести, раскаяние.
Поскольку исповедь - это некий «разговор» с Богом, во время которого человек рас-
каивается в содеянном, просит прощения и отпущения грехов, священнослужитель выступает лишь в роли медиума, принимающего исповедь. Исповедуется же человек Всевышнему, во власти которого наказать его или простить (отпустить) грехи. Роль медиума в некоторых случаях - помочь человеку, подсказать, если последний не знает, с чего начать или как правильно оценить то или иное из совершенных им действий. Однако, как показывает практика, люди в большинстве своем способны оценить свои действия и поступки и поэтому при подготовке к исповеди уже в основном четко знают, в чем хотят покаяться. Представляется возможным говорить о том, что во время исповеди человек признается не только Богу, но и самому себе в том, что не всегда может публично озвучить - чувства, переживания, раскаяние, волнение - весь внутренний мир человека оказывается открыт. Не случайно существует точка зрения, согласно которой в трудных жизненных ситуациях порой бывает необходимо просто выговориться, тем более, что вербализация мысли позволяет представить многие моменты точнее и логичнее. Именно данная цель - выговориться и переосмыслить содеянное - лежит в основе многих фрагментов литературных произведений, в которых находит реализацию исповедальная интенция.
Как было отмечено выше, исповедальная интенция может быть вычленена в текстовых фрагментах, когда человек, например, пытается осознать, осмыслить свои чувства, отношение к кому-либо или чему-либо. В данном случае она может выполнять регулятивную функцию: "I have never known or loved another man before or since," she thought, "And in the twenty two years since I’ve known him, my love for him has grown to passion” . Иногда человек пытается осмыслить не только свои чувства и эмоции, но и определить их как причину некоторых своих поступков: Всякое чрезвычайно позорное, без меры унизительное, подлое и, главное, смешное положение, в каковых мне случалось бывать в моей жизни, всегда возбуждало во мне, рядом с безмерным гневом, неимоверное наслаждение. Точно так же и в минуты преступлений, и в минуты опасности жизни. Если б я что-нибудь крал, то я бы чувствовал при совершении кражи упоение от сознания глубины моей подлости. Не подлость я любил (тут рассудок мой бывал совершенно цел), но упоение мне нравилось от мучительного сознания низости. Равно всякий раз, когда я, стоя на барьере, выжидал выстрела
противника, то ощущал то же самое позорное и неистовое ощущение, а однажды чрезвычайно сильно. Сознаюсь, что часто я сам искал его, потому что оно для меня сильнее всех в этом роде .
В ряде случаев человек посредством такой внутренней исповеди может признавать собственные ошибки (что бывает трудно вербализовать): Goodness, she couldn’t tell them that she wanted to give the baby up, and they brought small gifts in to work for her, which always made her fell terribly guilty... . Иногда признание вины находит прямое выражение и в репликах героев: .... Я виновата перед ним и не стою его! . Внутренняя исповедь лица может строиться в виде интеррогативных конструкций - в том случае, когда человек осознает совершение проступка, греха, отступление от нормы, но пока не может найти объяснения совершенному: Why had she died? Why had it happened? Why couldn’t it have been him instead of Annie? But he told no one what he felt, he said nothing to anyone. In fact, for the rest of the week, they said nothing to each other... .
Внутренняя исповедь может содержать и явные пассажи, передающие раскаяние, угрызения совести: ... It was hard to know which was the right thing to do, except that she kept feeling that it would be a greater gift to the child, and even herself, to let it go to other parents. There would be other children one day, and she would always regret this one, but it was the wrong time and the wrong place, and circumstances she just couldn’t manage... или Нет, Наташа, мне, мне надо у твоих ног лежать до тех пор, пока сердце мое услышит, что ты простила меня, потому что никогда, никогда не могу заслужить я теперь от тебя прощения! Я отверг тебя, я проклинал тебя, слышишь, Наташа, я проклинал тебя, - и я мог это сделать!.. А ты, а ты, Наташа: и могла ты поверить, что я тебя проклял! И поверила - ведь поверила! Не надо было верить! Не верила бы, просто бы не верила! , или Я ведь знаю, Ваня, как ты любил меня, как до сих пор еще любишь, и ни одним-то упреком, ни одним горьким словом ты не упрекнул меня во все это время! А я, я... Боже мой, как я перед тобой виновата! Помнишь, Ваня, помнишь и наше время с тобою? Ох, лучше б я не знала, не встречала б его никогда!.. Жила б я с тобой, Ваня, с тобой, добренький ты мой, голубчик ты мой!.. Нет, я тебя не стою! Видишь, я какая: в такую минуту тебе же напоминаю о нашем прошлом счастии, а ты и без того страдаешь! (Там же, с. 41 - 42).
В заключение отметим, что исповедь выступает сложным в коммуникативном и психологическом плане событием, включающим констатацию и оценку фактов, событий жизни человека. Осмысление внутренней сущности и механизмов исповеди требует привлечения знаний из лингвистики, психологии, теологии и ряда других дисциплин. Только комплексный анализ позволяет понять природу такого сложного религиозного таинства и психологического события, каким является исповедь.
Литература
1. Архимандрит Лазарь. Грех и Покаяние последних времен: Изд. Московского подворья СвятоУспенского Псково-Печерского монастыря, 1995.
2. Библия: Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Брюссель, 1973.
3. Воробьев В. Покаяние, исповедь, духовное руководство // Путь покаяния: Беседы перед исповедью. М. : Даниловский благовестник, 2005.
4. Гольдин В.Е. Имена речевых событий, поступков и жанры русской речи // Жанры речи. Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 1997. С. 23 - 34.
5. Достоевский Ф.М. Бесы // Собрание сочинений в пятнадцати томах. Л. : Наука, 1990. Т. 7.
6. Достоевский Ф.М. Униженные и оскорбленные // Собрание сочинений в двенадцати томах. М. : Изд-во «Правда», 1982. Т. 4 (Библиотека «Огонька». Отечественная классика).
7. Мень А. Таинство, слово и образ. Л. : Изд-во «Ферро-Логос», 1991.
8. Михайлова М.В. Молчание и слово (таинство покаяния и литературная исповедь) // Метафизика исповеди. Пространство исповедального слова: материалы Междунар. конф. Санкт-Петербург, 26 - 27 мая 1997 г. СПб. : Изд-во Ин-та Человека РАН, 1997. С. 9 - 14.
9. Steel D. The Gift. N.Y. : Dell Publishing Group Inc., 1996.
Confession as a genre and an intention
There are regarded the issues of a confession as one of the genres of religious discourse which contains its distinguishes and main peculiarities. It is considered reasonable to speak not only about the confession genre but also about the presence of different types of confessionary intention in texts that is to some extent wider than a confession. There is revealed and described the number of types of confessionary intention realization in narrative texts.
Key words: religious discourse, genre, confession, confessionary intention, ways of realization.
Т.С. оСТАПЕШо (Иркутск)
Причины возникновения тавтологических выражений в речи говорящего
Показаны основные причины появления тавтологических выражений в речи говорящих. Выявляются четыре основные причины, по которым говорящие используют в своей речи тавтологии. В соответствии с этим производится разделение тавтологических выражений на четыре группы и дается краткая характеристика данных групп.
Ключевые слова: тавтология, говорящий, причины употребления, речевая ошибка, интенциональность высказывания.
Тавтология - это содержательная избыточность высказывания, проявляющаяся в смысловом дублировании целого или его части. Как известно, тавтология - это лингвистический термин, однако изучением данного явления занимается не только лингвистика. Тавтология - это также предмет изучения логики, философии, культуры речи и других наук, к тому же слово «тавтология» нередко употребляется и в обыденной речи так называемыми «наивными лингвистами». Анализ научной литературы по тавтологии и проведенный ассоциативный эксперимент показали, что рассматриваемое явление имеет неодинаковое осмысление в разных научных отраслях и сфере «наивной лингвистики». Можно сказать, что каждая наука рассматривает тавтологию под своим особым углом зрения, уделяя повышенное внимание какой-либо одной стороне данного многостороннего явления.
© Остапенко Т.С., 2011
Исповедь в литературе это произведение, в котором повествование ведется от первого лица, при чем рассказчик (сам автор или его герой) впускает читателя в самые сокровенные глубины собственной духовной жизни, стремясь понять «конечные истины» о себе, своем поколении. Некоторые авторы прямо называли свои произведения: «Исповедь», определяя этим предельную откровенность - собственную: «Исповедь» Блаженного Августина, «Исповедь» (1766-69) Ж.Ж.Руссо, «De profimdis» (1905) О.Уайлда, «Авторская исповедь» (1847) Н.В.Гоголя, «Исповедь» (1879-82) Л.Н.Толстого - или своего героя-рассказчика, в поэзии - лирического героя: «Исповедь сына века» (1836) А.Мюссе, «Исповедь молодой девушки» (1864) Ж.Санд, «Гусарская исповедь» (1832) Д.В.Давыдова, «Исповедь» (1908) М.Горького, «Исповедь хулигана» (1921) С.А.Есенина.
К жанру исповедь примыкают дневник , записки, автобиография, роман в письмах, которые могут принадлежать как художественной, так и художественно-документальной прозе - «Житие» протопопа Аввакума (1672-75), «Записки и приключения знатного человека, удалившегося от света» (1728-31) А.Ф.Прево, эпистолярный роман Ж.де Сталь «Дельфина» (1802), «Замогильные записки» (1848-50) Ф.Р.де Шатобриана, «Дневник» (1956-58) братьев Гонкур, «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847), «Записки сумасшедшего» (1835) Гоголя, «Дневник писателя» (1873-81), «Записки из Мертвого дома» (1860-62), «Записки из подполья» (1864) Ф.М.Достоевского. Иногда исповедь выступает в совершенно чуждом ей проявлении - как сатирический, пародийный жанр - «Гражданин мира, или Письма китайского философа» (1762) О.Голдсмита.
Русские писатели и литературная исповедь
Русские писатели 19 века внесли свой вклад в развитие литературной исповеди. В покаянном порыве Гоголь и Толстой готовы отказаться от самого существенного для художника - творчества, увидев в нем противоречие высшим религиозным законам совести. Гоголь осудил сатиру как язвительную клевету на ближнего, Толстой, в «Исповеди» которого В.Зеньковский находил «этический максимализм, некое само-распятие» (Зеньковский В.В. История русской философии. Париж), обратил внимание на растлевающую, косную по отношению к душам народным и к народной культуре сущность искусства. Наиболее приближены к жанру исповеди, по общему признанию, произведения Ф.М.Достоевского. Не случайно они заслужили определение «романов исповедей» (сначала в оценке Д.С.Мережковского в книге «Лев Толстой и Достоевский», 1901-02, затем и М.М.Бахтина - «Проблемы поэтики Достоевского», 1963). Исповедальность у Достоевского - в неразрывной связи с отмеченной Бахтиным полифонией: через нее осуществляется и на нее, в свою очередь, влияет. В философско-лирической прозе 20 века (М.Пришвин «Фацелия», 1940; О.Берггольц «Дневные звезды», 1959) исповедальность выражается в возвышающихся над бренной обыденностью «социального заказа» философских размышлениях о сокровенных проблемах творчества, о роли личности художника.
Со стремлением разрушить не сопоставимое с актом творчества понятие идеологической нормы, догмата официальных идей времен «застоя» связана наметившаяся в исповедях последних десятилетий 20 века тенденция к само-обнажению героя при отсутствии мотива раскаяния. Более того, «исповедующемуся» присуще самолюбование, углубленное смакование низменных сторон человеческой души («Это я - Эдичка», 1976, Э.Лимонова; «Мама, я жулика люблю!», 1989, Н.Медведевой).
Глава II
Ларошфуко Ф., Паскаль Б., Лабрюйер Ж.
Афоризмы по иностранным источникам. М., 1985.
О морали
Мыслитель наедине с собой
Злая мудрость
Ф. Ницше
Мораль - это важничанье человека перед природой. <...>
Должно быть, некий дьявол изобрел мораль, чтобы замучить людей гордостью: другой дьявол лишит их однажды ее, чтобы замучить их самопрезрением. <...>
Когда морализируют добрые, они вызывают отвращение; когда морализируют злые, они вызывают страх.
Во всякой морали цело идёт о том, чтобы открывать либо искать высшие состояния жизни, где распятые доселе способности могли бы соединиться. <...>
Ах, как удобно вы пристроились! У вас есть закон и дурной глаз па того, кто только в помыслах обращен против закона. Мы же свободны что. знаете вы о муке ответственности в отношении самого себя! - <...>
«Если ты ведаешь, что творишь, ты блажен, - но если ты не ведаешь этого, ты проклят и преступник закона», - сказал Иисус одному человеку, нарушившему субботу: слово, обращенное ко всем нарушителям и преступникам.
Ницше Ф. Злая мудрость / пер. К. А. Свасьяна // Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1990. С. 735, 736.
Вовенарг Л. К. Размышления и максимы. Л., 1988.
Гете И. В. Избранные философские произведения. М, 1964.
Гомес де ла Серна Р. Избранное. М., 1983.
Грасиан Б. Карманный оракул. Критикон. М., 1984
Жемчужины мысли. Минск, 1987.
Ницше Ф. Соч. М., 1990. Т. 1-2.
Федоренко Н. Т., Сокольская Л. И. Афористика. М., 1990.
Шоу Б. Афоризмы. Кишинёв, 1985.
Эсалнек А. Я. Внутрижанровая типология и пути её изучения. М., 1985.
Философский жанр исповеди столь же привлекателен и интересен, сколь трудноопределим. Трудноопределим в том смысле, что с неизбежностью отсылает к двум проблемам. Первая проблема - размытость и неустойчивость самого понятия исповеди. Исповедь, зафиксированная в религиозном сознании как таинство покаяния, и исповедь как феномен культуры, исповедь как выражение индивидуального опыта и исповедь как жанр философии и литературы - далеко не одно и то же. Вторая проблема - специфичность исповеди, ее отличие от других философских жанров. Именно с этими проблемами мы сталкиваемся при попытке объяснить явную привлекательность исповеди с точки зрения философского жанра. Особое значение приобретает вопрос об истоках исповедальности как таковой. Каким образом исповедь соотносится с бытием человека, его предельными и глубинными основаниями? Какова роль исповедального слова в культуре? Каков философский смысл исповеди? Без ответа на эти вопросы невозможно уловить жанровую специфичность исповеди.
Первоначально само понятие исповеди было прочно укоренено в христианстве и христианской культуре. Причем исповедь понималась как одно из таинств: раскрытие верующим своих грехов священнику и получение от него прощения («отпущения грехов») именем Христа. Фактически исповедь отождествлялась с покаянием. Это, безусловно, наложило отпечаток на все последующее развитие представлений об исповеди, в том числе и как философском жанре. Весьма примечателен тот факт, что исповедь почти не исследовалась как с позиций светской культуры, таки в рамках религиозных христианских представлений. Не говоря уже о том, что имеется явный недостаток исследований исповеди с точки зрения ее самобытности и уникальности именно как философского жанра. Зачастую в христианской литературе понятия «исповедь» и «покаяние» совершенно не различаются. Как верно замечает М. С. Уваров, «иногда авторы просто отсылают нас от слова «исповедь» к слову «покаяние» как к синониму, а иногда отсутствует и такая ссылка, хотя родственные термины («исповедание», «исповедник») разъясняются и комментируются»¹. В этой связи необходимо отметить, что христианское толкование исповеди далеко не единственно возможное. Безусловно, в исповеди момент покаяния играет огромную роль, однако опыт и примеры исповедальности показали и показывают, что одним покаянием и раскаянием исповедь не исчерпывается. Уже у Августина, чью «Исповедь» можно рассматривать в качестве первого образца философского аспекта исповедальности, мы находим, помимо пафоса покаяния перед Богом, линии судеб культуры, выраженные в тексте и переплетающиеся с линиями жизни и духовного пути автора. Здесь «линия жизни исповедующегося - как связующая грань «узловых точек» культуры»². Кроме того, исповедь всегда предельно искренна, в ней задействуются высшие потенции сознания, она становится раскаянием перед самим собой. В этом смысле исповедь является своего рода самосознанием культуры, а исповедальное слово провидит «порядок и строй, лад и гармонию культуры»³. Тема исповеди постоянно присутствует в культуре, подобно тому, как в сознании и в душе человека постоянно присутствует потребность и возможность самоочищения, покаяния и познания самых глубоких и фундаментальных внутренних оснований. Исповедь, таким образом, уникальное явление, рождающееся на пересечении двух линий: линии духовной культуры и линии жизни исповедующегося.
В акте исповеди раскрывается самая сокрытая, самая потаенная человеческая суть. Шаг за шагом снимается все наносное, что скрывает подлинное «Я» человека, тот внутренний стержень, который формирует весь внутренний мир личности. Иначе и невозможна исповедь. Поэтому нельзя согласиться с Л. М. Баткиным и его трактовкой истоков «Исповеди» блаженного Августина 4 . Несмотря на то, что для Августина все люди равны перед Господом, и именно по этой причине мы, читающие «Исповедь», узнаем и познаем в ней себя, - это только указывает на ярчайшую, животрепещущую индивидуальность автора, так как только мощная индивидуальность способна задевать тончайшие струны души. Исповедь всегда есть глубокий внутренний порыв, попытка проникнуть в подлинный смысл своих чувств, стремлений, действий, желаний, идеалов. А этот подлинный смысл всегда скрыт от посторонних глаз. Но вся сложность еще и в том, что он сокрыт и для глаз своих. И потому исповедь так желанна и одновременно мучительна и болезненна: человеку тяжело заглянуть внутрь себя, ему всегда, или почти всегда, хочется быть лучше, достойнее. Он хочет приписать себе желаемый «подлинный смысл», а глубоко внутри всегда томится постоянная потребность в обретении истинного, по-настоящему подлинного смысла, незамаскированного и незаретушированного. Отсюда и постоянная потребность в исповеди, во вскрытии своей внутренней сути. В исповеди происходит двойное погружение в глубь себя. В ней происходит, пользуясь христианской терминологией, таинство обретения себя самого во имя будущей жизни; так как именно перед лицом будущего человеку так необходимо обретение своих предельных внутренних оснований. Но обретение это происходит в ходе постоянного диалога с самим собой, с другими, с Богом. Именно эта потребность в диалоге, в сопоставлении себя с другим является одним из основных импульсов исповеди.
Исповедь всегда повествовательна и автобиографична. В ней наряду с внутренним диалогом присутствует и монолог. Человек в ней выступает как рассказчик, повествователь своей жизни, судьбы, деяний. Но повествует он не просто о событиях своей жизни, а о глубоко личных духовных поисках. Исповедь - это всегда история становления духа. История драматичная, а иногда и трагичная. Исповедь проговаривается в словах. В этом нам также видится характерная особенность исповеди как жанра. Человек испытывает мучительную потребность высказаться, проговорить свою жизнь заново. Слово здесь выступает в качестве животворящей силы, оно заставляет встать в позицию говорящего о самом себе, а значит, найти в себе новые жизненные силы, обрести себя нового. Кроме того, слово сказанное - есть слово реализованное. Исповедь - своего рода акт преодоления страха перед словом, сказанном о самом себе, правдивым словом, срывающим все завесы с подлинной внутренней сути человека. Слово исповедальное это реализация истинного человеческого «Я».
Еще один немаловажный момент для исповеди, это ее связь со знанием и познанием. В исповеди человек осмысляет некое знание о себе самом, тайное, сокровенное знание и вместе с тем, проговаривая это знание, заново переживая свою жизнь, познает, обретает новое знание. Исповедь, таким образом, это и познание. Познание себя через себя, познание своего прошлого, будущего и настоящего. Не случайно поэтому и то, что исповеди пишутся в переломные моменты, как для самого человека, так и для целых эпох. На переломном этапе жизни и истории очень важно совершить переоценку всех самых сокровенных смыслов, исповедоваться, понять и познать свое предназначение перед лицом неведомого грядущего.
Исповедь тесно сопряжена с покаянием. Иногда даже выступает в роли синонима покаяния. Действительно, покаяние - лейтмотив любой исповеди. Оно неизбежно, так как если человек совершает исповедь, то он заведомо обречен на обнажение себя подлинного. Путь к самоуспокоению и самоувещеванию отрезан и отвергнут человеком, а значит, совершается покаяние, совершается исповедь. Истоки исповеди, истоки покаяния находятся в сфере неких абсолютных начал индивидуального бытия человека и обусловлены этими абсолютными началами. Эта особенность выводит исповедь из ряда прочих философских жанров и вообще способов философствования.
Таковы, на наш взгляд, некоторые особенности исповеди, определяющие ее уникальность в качестве философского жанра. Но для того, чтобы понять, почему философ приходит к мысли о написании исповеди; необходимо обратиться к конкретным примерам. Среди таких примеров наиболее яркие - исповеди Ж.-Ж. Руссо, Августина Блаженного, Л. Н. Толстого.
Для Августина, чья «Исповедь» самая ранняя по времени написания среди всех трех, главной предпосылкой для исповеди является поиск путей единения с Богом, обретение подлинной веры, в которой для Августина сосредоточены все смыслы его индивидуального бытия и бытия всеобщего: «Я буду искать Тебя, Господи, взывая к Тебе, и воззову к Тебе, веруя в Тебя, ибо о Тебе проповедано нам» 5 . Августин обращается к Богу за утешением. Утешением за грехи, которые совершались им на протяжении всей жизни. Он еще раз, заново проживает свою жизнь, дабы найти Бога там, где отклонялся от истинного пути и грешил. «Что хочу я сказать, Господи, Боже мой"? -только, что я не знаю, откуда я пришел сюда, в эту - сказать ли - мертвую жизнь или живую смерть? Не знаю», так говорит Августин в первой книге своей «Исповеди». Вся «Исповедь» Августина - это своеобразный поиск ответа на этот вопрос, но уже с предзаданным ответом. Для Августина и для читателей ясно, что начало всех начал и конец всех концов - это Бог, абсолютное начало. Смысл же исповеди - найти Бога в глубинных, смыслообразующих основаниях собственной личности. Впрочем, найти Бога или вместить в себя - для Августина этот вопрос остается без четкого ответа. Так или иначе, но за всем этим стоит одна потребность - утвердиться в собственной вере, исповедаться, покаяться, обрести Бога и идти по пути, ведущему к вечному единству с Богом.
Для Руссо потребность в исповеди - это потребность показать другим людям одного человека во всей правде его природы. Этим человеком он пожелал видеть себя. Причём для него важна именно правда, какой бы она ни была. Исповедь - это итог всей жизни Руссо. Только правда, высказанная о самом себе, способна дать оценку самой личности исповедующегося и тому, что предопределило становление этой личности. «Хорошо или дурно сделала природа, разбив форму, в которую она меня отлила, об этом можно судить, только прочтя мою исповедь» 6 . Оценка эта важна и необходима в первую очередь самому автору, несмотря на отсылки к мнениям других людей: «Собери вокруг меня неисчислимую толпу подобных мне: пусть они слушают мою исповедь, пусть краснеют за мою низость, пусть сокрушаются о моих злополучиях» 7 . Руссо посредством правды исповеди хочет утвердиться в собственной самооценке, в своих внутренних основаниях. Исповедуясь, он признается самому себе в собственных ошибках и, следовательно, находит силы для поиска и утверждения истинных основ своей жизни и индивидуального бытия.
«Исповедь» Л. Н. Толстого очень своеобразна и несет на себе явственный отпечаток личности своего творца. Для Толстого извечной и одной из самых главных проблем была проблема должного отношения к Богу 8 . Эта проблема отразилась и в его «Исповеди». Толстой, говоря о своем тернистом и мучительном пути духовного становления, постоянно создает напряжение между должным отношением к Богу и тем, как далека та жизнь, которой он живет, от этого должного отношения. «Исповедь» Толстого выросла из незаконченной главы большого религиозно-философского сочинения. Поэтому главный мотив исповеди Толстого - попытка объяснить то, как должно человеку, преодолевая собственную слабость, подниматься до уровня божественных истин. Толстому важно было показать это на собственном примере, чтобы самому еще раз удостовериться в правильности выбранного им пути, в очередной раз предстать перед судом собственной совести, принести на алтарь веры перипетии собственных духовных исканий.
Таким образом, во всех трех исповедях мы видим различные отправные точки: для Августина это Бог, для Руссо - правда жизни, для Толстого - должное отношение к Богу. Однако общий смысл исповедей заключается в том, что в них раскрываются самые тайные, самые сокровенные страницы жизни человека. Другими словами, различие исповедей определяются различием тех отправных точек, с которыми эти тайные, глубинные переживания соотносятся. Исходя из этого, специфичность исповеди как жанра состоит еще и в том, что отправные точки являются для авторов абсолютными ценностями. Именно поэтому исповеди пишутся предельно откровенно, и в них все самые высокие потенции человеческого сознания работают с предельным, почти абсолютным напряжением. Отправная точка в исповеди (например, Правда у Руссо) в качестве абсолютной ценности требует такого же абсолютного статуса и от конечной точки. Говоря точнее, эти точки совпадают. Исповедь, таким образом, - это круг восхождения от абсолюта к абсолюту, и на пути этого восхождения человеку открываются бездны и вершины собственного бытия.
Говоря об исповеди как о философском жанре, следует определить границы этого жанра, а также отметить ряд стилистических особенностей. К таким особенностям нужно отнести, прежде всего, автобиографичность исповеди. Однако автобиографичность характерна и для других образцов философской прозы. В частности, можно вспомнить «Самопознание» Н. А. Бердяева, которое также посвящено опыту духовного, философско-мировоззренческого становления автора. Сам Бердяев пишет, что «моя память о моей жизни и моем пути будет сознательно активной, то есть будет творческим усилием моей мысли, моего познания сегодняшнего дня. Между фактами моей жизни и книгой о них будет лежать акт познания сегодняшнего дня» 9 . Именно этот акт познания, как нам кажется, и отличает самопознание от исповеди. Самопознание имеет другую отправную точку, оно рационализировано и определено ценностью творческого акта постижения глубин становления личности автора. Исповедь же не подразумевает рационального творческого акта познания. Она есть акт откровения, раскрытия своей внутренней сути во всей правде чувств и переживаний. Хотя и исповедь, безусловно, не лишена познавательного аспекта и ценности с точки зрения осмысления сегодняшнего дня. Исповедь по сути своей онтологична, в ней происходит финальное «оформление» смыслов индивидуального бытия человека. Самопознание, в свою очередь, гносеологично. Оно исходит из стремлении познать, проникнуть в эти смыслы и, говоря словами Бердяева, "есть творческий акт, совершаемый в мгновении настоящего» 10 .
Элементы исповедальности мы можем найти и у В. В. Розанова в «единенном». То, что сам автор называет «восклицаниями, вздохами, полумыслями и получувствами», местами очень напоминают исповедь. Тем более что адресованы они не читателям, а самому себе. Разговор с самим собой, точнее схватывание своих переживаний, ощущений настоящего момента. Можно сказать, что Розанов - первооткрыватель нового жанра, жанра, в котором представлен поток чувственности, неоформленных мыслей, первичных впечатлений жизни, иногда смутных, а иногда и очень ярких. Что же придает этому разрозненному потоку черты исповедального слова? Прежде всего, интимный, происходящий глубоко внутри себя процесс открытия новых смыслов собственного индивидуального бытия. Во-вторых, адресованность этих переживаний, выраженных в коротких, отрывочных записях, самому себе. В «Уединенном» Розанов попросту стремится успеть за жизнью собственной души, по существу, без всякой цели, без преднамерения и без переработки 11 . В то же время розановский жанр существенно отличается от исповеди. В нем наличествуют только лишь элементы исповедальности, однако нет той цельности, глубины раскрытия личности, которую мы находим в исповеди. Жанр исповеди не может ограничиваться лишь мимолетными, эмоциональными впечатлениями о себе и об окружающей действительности. Исповедь требует включения всех внутренних резерва личности. Исходя из полноты своего онтологического статуса для исповедующегося, исповедь фиксирует перипетии жизненного пути той же полнотой оснований и средств выражения. Этой-то полноте мы и не находим у Розанова.
Своеобразное переплетение жанров присутствует у еще одного гиганта русской философии - священника П. А. Флоренского. «Стол и утверждение истины» представляет собой непревзойденный образец православной теодицеи, а по жанру его можно соотносить и апологией, и с трактатом, и с исповедью. Действительно, то обстоятельство, что произведение задумывалось как теодицея, придает ем жанровый характер апологии, а целенаправленность и наукообразие роднят его с трактатом. В то же время, произведение можно соотносить и с исповедью. «Столп и утверждение истины» - труд глубоко личный и является плодом напряжённой духовной жизни автор. Об этом в письме к В. А. Кожевникову пишет и сам Флоренский: «Лирика «Столпа»… - нечто хрупкое и интимно-личное, уединенное» 12 . Стоит заметить, что «Столп и утверждение истины» прошел четыре редакции. И причиной тому послужила авторская трудность выражения и изложения. С одной стороны, книга должна была выглядеть как целостное научно-богословское сочинение с учетом всей строгости требований, предъявляемых к подобного рода книгам. С другой стороны, авторская подоплека «Столпа» вносила исповедальную, интимно-личностную интонацию в ткань самого текста. Избегать этой подоплеки Флоренскому явно не хотелось, о чем свидетельствуют следующие его строки: «Между тем, почему я должен печататься именно таким-то шрифтом, говорить таким-то языком, употреблять термины такие-то, а не такие-то. Ни Господь, ни св. каноны церковные не требуют от меня ни шрифта, ни языка, ни терминологии философской» 13 . В этом противоречии и выявляется граница жанра исповеди и жанров апологии и трактата. Какие бы элементы исповедальности не несли в себе апология и трактат - это все ж не исповедь. У этих жанров разные мотивы и, если так можно выразиться, «поля приложения». Апология и трактат могут быть скал угодно личностны, но они имеют целью прояснение и утверждены конкретных вопросов, проблем и принципов. Они используют рационализированный, адаптированный для конкретных задач категориальный аппарат. Исповедь же свободна от всего этого, она ест выражение индивидуального бытия, потребности высказать его, вербализировать его, если угодно. В ней нет той строгости и наукообразия, но есть внутреннее духовное напряжение, покаяние и очищение в попытке обнажить и прояснить самые глубинные внутренние основания, что само по себе уже является одной из основных философских проблем.
Именно эта постановка самых фундаментальных философских проблем и делает исповедь подлинно философским жанром. На примере конкретной, живой личности, ее поисков и страданий, взлетов и падений, трагедия и величие человека наблюдаются особенно ярко. Человек в исповеди проектирует себя будущего и настоящего, пусть даже перед лицом смерти, через себя прошлого. Через познание себя человек познает мир. В этом - неповторимость и уникальность исповеди как философского жанра. Благодаря этой уникальности жанр исповеди в ХХ веке не исчерпал себя. И вряд ли когда-нибудь исчерпает.
Исповедь занимает особое место в русской литературе. Достаточно вспомнить здесь знаменитые "Авторскую исповедь" Н.В. Гоголя, "Исповедь" Л.Н.Толстого, исповеди философствующих героев Ф.М. Достоевского, Л. Андреева.
Исповедальность в русской культуре приобретает особую значимость и в связи с революционными событиями России в начале и в конце ХХ века. Показательным в духовной эволюции русских революционеров начала ХХ века является пример исповедальности бывших социалистов-революционеров после революционных событий 1905 г. Современники называли их писательские работы публичным покаянием. "Они бьют себя кулаками в грудь, исповедуются перед толпой в грехах, на-зывают себя нравственными калеками, уродами, псами смердящими и проказливыми. У всех на устах имя Бога, а в руках - бичи, больно врезающиеся в тело кающихся".
Очевидно, исключительное место исповеди в русской культуре связано с христианством. Христианство пришло в Россию не только как религия, но и как мировоззрение. Поэтому и исповедь в русской культуре приобретает особый, мировоззренческий статус. Она становится своеобразной формой глубочайшего личностного развития и являет собой своеобразный мировоззренческий поступок.
В русской литературе представлены различные уровни исповедальности - исповедь раскаяния и исповедь покаяния. "Исповедь" Л.Н.Толстого характерный случай исповеди раскаяния. Привнесенное извне, "сообщенное мне с детства вероучение, как говорит сам Толстой, исчезло с шестнадцати лет". Под влиянием общества, в котором он жил, без охранительного нравственно-христианского учения в молодом Толстом очень скоро зародилось "желание быть сильнее других людей, т.е. славнее, важнее, богаче других". Именно в это время он и стал писать "из тщеславия, корыстолюбия и гордости". Данным мотивам писательской деятельности соответствовал и его эгоистический образ жизни, подобный многим людям его круга: " Я убивал людей на войне, вызывал на дуэли, чтоб убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяние всех родов, пьянство, насилие, убийство... Не было преступления, которого бы я не совершил". Под этот образ жизни было им сформировано и соответствующее мировоззрение, как только Толстой приехал в Петербург и сошелся с писателями. Взгляды, воззрения этих людей на жизнь "подставили теорию" "под распущенность моей жизни", анализирует свою жизнь Л. Н. Толстой. Мировоззрение это "выражалось словом прогресс". Из мировоззренческой идеи прогресса, связанной с идеей социальной справедливости, Л. Н. Толстой, как и прочие писатели, выводил роль просвещения: " Развивается же все посредством просвещения". Просвещение, в свою очередь, измеряется распространением книг. Поэтому "мы все тогда, пишет Толстой, были убеждены, что нам нужно говорить и говорить, писать, печатать как можно скорее, как можно больше, что все это нужно для блага человечества".
Из этого самоанализа всемирно известного писателя, жреца прогресса Л. Н. Толстого, мы узнаем о непосредственной связи мировоззренческой идеи социальной справедливости с эгоистическим корыстолюбием: " Мне за это платили деньги, у меня было прекрасное кушанье, женщины, общество, у меня была слава... Быть жрецом ее было очень выгодно и приятно".[ 4 ]
Откуда же пришло Л.Н. Толстому раскаяние в собственном мировоззрении и соответствующем образе жизни? Раскаивание назревало постепенно. Толстой говорит, что наряду с рациональным разумом, оправдывающим его образ жизни и теорию прогресса, в нем всегда жило чувство, не подвластное разуму. Это чувство "вытекало из сердца". Именно оно, это чувство, вновь ожившее в его сердце, и выступило той непосредственной силой, которая побудила его к раскаянию.
Однако от светского "прогрессистского", "социально-справедливого" мировоззрения Толстой отказался вовсе не из жалости, не из сердечной любви к людям, а более всего под страхом собственной смерти, страхом невероятной силы: "Я испытывал ужас перед тем, что ожидает меня... Ужас тьмы был слишком велик, и я хотел поскорее избавиться от него петлей или пулей". Это и есть объяснение поступка Гоголя, "как я уничтожил " Мертвые души" и как уничтожил все, что ни писал в последнее время". Как видим, "подозрения" в умопомрачении Гоголя не имеют оснований. На самом деле имеет место покаяние автора за осмеяние России. Смеялся он над Россией на основе одного лишь остроумного ума, "воззрения", без любви, без мудрого, постигшего правду, сердца. Писал, имея в виду учить всех людей, как правильно жить: " Ум мой всегда был наклонен к существенности и пользе..." В результате из идеи получилась одна лишь гордая претензия: " Замыслы мои были горды", "выводы были только горды и заносчивы", неоднократно повторяет Гоголь. Теперь он ясно видит пагубность своеволия ума, рационализирующего на предмет справедливого устроения мира: "Я заметил, что почти у всякого образовывалась в голове своя собственная Россия и оттого бесконечные споры". Это относилось и к нему самому.
Сначала Гоголь поднялся на первую ступень исповедального поступка к раскаянию, когда он увидел свое нравственное несовершенство и гордость его была поколеблена. На этой ступени, как видим из его "Авторской исповеди", нравственное чувство было целиком направлено на самого себя: " В мыслях моих чем далее, тем яснее представлялся идеал прекрасного человека, тот благостный образ, каким должен быть на земле человек, и мне становилось всякий раз после этого противно глядеть на себя. Это не смирение, но скорее то чувство, которое бывает у завистливого человека, который увидел в руках вещь лучшую, бросает свою и не хочет уже глядеть на нее".
К смиренному же покаянию Гоголя подтолкнула беспощадная, нелицеприятная критика со стороны писателей-народников, опубликованных им (незадолго перед "Авторской исповедью") "Выбранных мест из переписки с друзьями". Размышляя в "Исповеди" над тем, что же собственно произошло с ним, Гоголь пишет об этой критике как причине окончательного умирания в нем гордости: "Может быть, произошло это именно затем, чтобы дать возможность взглянуть на себя самого... гордость во мне бы жила беспрестанно, и ее бы никто не указал... Но когда выставишься перед лицом незнакомых людей... и посыплются со всех сторон упреки впопад и невпопад, ударят и с умыслом и невзначай по всем чувствительным струнам твоим, тут поневоле взглянешь на себя с таких сторон, с каких бы никогда на себя не взглянул; станешь в себе отыскивать тех недостатков, которых никогда бы не вздумал прежде отыскивать. Эта та страшная школа, от которой или точно свихнешься с ума, или поумнеешь больше, чем когда- либо". С Гоголем произошло последнее окончательное сокрушение гордости как условие подлинного сердечно-правдивого покаяния.
Раскаиваясь в гордых помыслах, стыдясь своих мироустройческих претензий, покаянно виня себя за вред, нанесенный России, Гоголь в "Авторской исповеди" раскрывает сущность своего поступка поступка покаяния, от сожжения "Мертвых душ" до написания "Авторской исповеди". Философская сущность покаяния вырисовывается у него в переходе от рационализирующего ума к мудрости правдивого сердца, от гордости высокоценной социальной идеей к любви к людям. Он так и говорит по поводу своих прежних произведений: "Я не знал тогда, что нужно... победить в себе щекотливые струны самолюбия личного и гордости личной... Я не знал еще тогда, что тому, кто пожелает истинно честно служить России, нужно иметь очень много любви к ней, которая бы поглотила уже все другие чувства, нужно иметь много любви к человеку вообще". Гордость сменилась любовью. При этом любовью сердечной, а не рассуждением о любви к человечеству вообще, к миру в целом. Кающийся же Гоголь говорит, что весь мир не полюбишь, если не начнешь прежде любить тех, которые "стоят поближе к тебе и имеют случай огорчить тебя". Он говорит, что любовь ко "всему миру" "ближе всех к холодной черствости душевной". Гоголь потому и кается перед людьми во вредоносном творчестве своих гордых мировоззренческих сатир, что начинает любить людей. Если раньше планы его и виды "были горды и заносчивы", то сейчас у Гоголя появилась потребность служить на какой бы то ни было, хотя бы на самой мелкой и незаметной должности, но служить земле своей. Сейчас, сформированным в опыте сердцем своим, он знает: " Если хоть сколько-нибудь имеешь истинно христианской любви к человеку то... на всяком месте можно сделать много добра".
Исповедь любви к людям началась у Гоголя раньше покаянной " Авторской исповеди" в книге "Выбранные места из переписки с друзьями". Об этой книге Гоголь пишет: "В ней есть моя собственная исповедь, в ней есть излияние и души и сердца моего". Эта сердечная исповедь Гоголя переросла в поступок покаяния на страницах " Авторской исповеди" перед всей Россией. Раньше Гоголь, гордый своим социальным идеалом, "даже с наиискреннейшими приятелями не хотел изъясняться насчет сокровеннейших своих помышлений". В покаянии же он "входит в объяснение с читателем", а читатель, ни более ни менее, - вся Россия. Сейчас вместо гордости - смирение. Сокрушение же гордости развивает любовь. Но Гоголь еще только учится любить людей, он сам говорит об этом, когда разъясняет, почему отказывается писать художественно-мировоззренческие произведения.
Исповедальность в русской литературе выражает природное правдолюбие русского народа. Природное правдолюбие делает человека способным к смирению перед правдой и, следовательно, к покаянию. Отсюда и рождается в литературе идея "маленького человека", чувствующего себя кругом виноватым. Для читателей, воспитанных на горьковской идее гордого, могучего "человека-сокола", героически отчаянного Данко, рассказы о маленьких людях воспринимаются как цикл о существах духовно недоношенных, нравственно приниженных. Но в действительном Червякове А.П. Чехова живет совестный такт, мучительная виноватость русского человека перед Богом (религиозный аспект) и перед другими людьми. Эту "русскую виноватость" хорошо подметил один из русских философов: "В общине-приходе никто другого не называет преступником, но каждый себя считает виноватым во всем, что совершается в нем".
В русских поэмах и песнях (Некрасова, Есенина, Рубцова и др.) много виноватости перед людской правдой, Русью и "святой вечностью". Картины русских, самобытных по духу художников (к примеру, Левитан, Перов, Крамской и т.д.) выражают все то же чувство вины, любви и умиления, "стяжавши плач" перед лицом "святой вечности", правдой абсолютного добра. Виноватники любимая тема и Л.Н. Толстого. Пашенька в "Отце Сергии" на всех работает: стирает, гладит, готовит еду, шьет, прирабатывает, за всеми смиренно ухаживает, всем прислуживает и вечно чувствует себя перед всеми виноватой. В произведениях Лескова вина и жалость, и умиление характеризуют его героев-русских праведников. Вина, жалость и умиление пронизывают русскую литературу, начиная от "Слова о полку Игореве" и русских народных былин, русских "плачей".
В русской художественной литературе витает тема внецерковного публичного покаяния. Это не только безмолвные земные поклоны на площади Раскольникова-убийцы, но и упорный, безмолвный покаянный ход казнящего себя губернатора (убийцы рабочих) по самым пустынным улицам мстительной рабочей слободы у Л. Андреева. В современной литературе - это произведения В.Г. Распутина, В. Крупина, Ф. Абрамова и др.
Через анализ исповедальности в русской литературе можно лучше, отчетливее понять самобытность русской культуры, русского мировоззрения. Интерес к теме "самобытно-русского" в XIX-XX веках не является плодом случайным, а исторически закономерен. Если в XVIII веке все внимание русских было направлено на изучение культуры Европы, то естественно, что в XIX веке умопостижение Россией своей самобытности стало исторической необходимостью. Открываются условия, неизбежно вызывающие "русский вопрос" как в XIX, так и в XX вв.
В XIX в. это культурное отмежевание высшего образованного слоя, "офранцуженного", "онемеченного" и т.д., коротко говоря, "европействующего". XX век знаменателен мировой экспансией американизированной европейской культуры. Вопрос о национальной самобытности остро ставится и ставился не только в России. Но ни в Германии, ни в Англии, ни в какой другой стране не было такого культурного отмежевания высших слоев от народа, как это имело место в России, не было такого уничижительного отношения к своему, национальному, как это было в России, где все "русское": речи ли, одежда, поведение, традиции, обычаи, предметы материальной и духовной культуры, быт, политика, экономика, философия и т. д. - все высмеивалось как низкое, глупое, нелепое.
В этой связи русские писатели говорили, что русским надобно учиться у европейцев уважать себя - там всякий народ хочет быть собою, живет своею самобытной жизнью, в то время как у нас стремление к европеизму подавляет всякое русское, народное, самобытное. Ф. М. Достоевский, размышляя о путях вхождения России в европейское пространство, горько-насмешливо заметил: "Мы нагоняли на себя европейские вкусы, мы даже ели всякую пакость, стараясь не морщиться. Мы именно должны были начать с презрения к своему и своим, которое все более и более возрастало. Мы не замечали в Европе резкое разделение разных национальностей. Мы изо всех сил старались быть европейцами - общечеловеками". И чего же мы достигли? - спрашивает Достоевский. И отвечает: "Результатов странных. Главное, все на нас в Европе смотрят с насмешкой, а на лучших и бесспорно умных русских в Европе смотрят с высокомерным снисхождением. Не спасала их от этого высокомерного снисхождения и даже самоя эмиграция из России, то есть уже политическая эмиграция и полнейшее от России отречение. Не хотели нас европейцы почесть за своих, ни за что, ни за какие жертвы и ни в каком случае. И чем больше мы им в угоду презирали нашу национальность, тем более они презирали нас самих... Мы виляли перед ними, мы подобострастно исповедовали наши европейские взгляды и убеждения, а они свысока нас слушали... и удивлялись тому, как это мы никак не можем стать русскими, мы же никогда не могли растолковать им, что мы хотим быть не русскими, а общечеловеками".
Русские писатели в своем творчестве противопоставляют этому "глобализаторству", низкопоклонничанью пред Европой высокую духовную культуру России - способность к чувству вины, покаянию и правде. Смиренное чувство вины, правды, отсюда и великого терпения, как характерная черта духовного строя русского народа, во многом определяют самобытность русской культуры: политики, искусства, народного творчества, литературы, философии. "В судьбе славянской народности, точно так же как в судьбе Православной церкви, есть что-то особенное: только они представляют примеры того, что, будучи религией и народностью большинства подданных в государстве, они, однако же, вместо того, чтобы быть господствующими, суть самые угнетенные".
Правдолюбие русского народа невозможно оторвать от совести. В русском самосознании совесть означает "прирожденную правду" (Вл. Даль). "От человека утаишь - от совести не утаишь". "Добрая совесть - глас Божий". Поэтому в русской литературе отмечается, что русско-славянская душа, издревле и органически предрасположенная к чувству правды, сердцем отозвалась на Божие благовестие, что русский народ принял христианство не от меча, не по расчету, не страхом и не умственностью, а чувством, добротою, совестью. Таким образом православие русский народ почувствовал извечным чувством правды, "гласом Божиим", совестью. Именно поэтому покаянная исповедь в русской литературе и культуре как совестливое стремление к высшей абсолютной правде является выражением самобытности русского народа. Поэтому и Православная Церковь в России неотделима от ее народа и всякое недобросовестное отношение к ней антинародно в своей сущности.
См.: Толстой Л. Н. Отец Сергий // Толстой Л. Н. Собр. соч.: в 12 т. Т.11. М., 1987. С. 112-173.
